Судья хотел было объявить сестрицу невменяемой, но та, эмансипировавшись во всех отношениях, хоть и не показала братцу зубов за неимением оных, но улизнула из дому и пала в объятия своего барда и супруга, почти в беспамятстве от избытка целомудрия и жеманства.

Вторая сестрица, дона Мария Филипа, в разговоре с глазу на глаз даже оскорбила ее, сказав:

— Ты старая кляча, а рвешься замуж! Стыд потеряла! Поставь себе клеймо на лоб, полоумная!

После чего дона Мария Филипа написала завещание, отказав своей крестной дочери Марии Мойзес земли при ферме Санта-Эулалия на правом берегу Тамеги, оцененные в пять тысяч крузадо.

Опекун и наставник девочки, каноник Ботельо, пожелал пожить летом на ферме Санта-Эулалия, чтобы не без грусти воскресить в памяти те летние месяцы, которые в течение двух десятилетий он проводил там в обществе своего приятеля Теотонио и обеих сестриц — в минуты веселого настроения каноник звал этих сеньор карточными дамами, словно намекая, что годятся обе лишь на то, чтобы играть в шведскую биску. Мария, ставшая владелицей фермы, поехала вместе с каноником, решив не возвращаться в монастырь. Дело, которому она задумала посвятить жизнь, не подходило для монастырских стен. В обители ей не удалось бы осуществить странные, хоть и исполненные человеколюбия, планы, тревожившие ей душу с того времени, как крестная оставила средства, с помощью которых Мария могла привести эти планы в исполнение.

Сразу по прибытии на ферму Мария открыла канонику свое намерение: брать на воспитание подкидышей!

Каноник был человек добрый и сострадательный; но замысел этот показался ему столь необычен и странен для восемнадцатилетней девушки, что он высказал свое неодобрение весьма энергически. Каноник знал, что во Франции одна вдова, пожелавшая сохранить свое имя в тайне, открыла приют для подкидышей близ Сен-Ландри; ему было небезызвестно, что некая почтенная матрона, Изабелла Люйе, споспешествовала святому Венсану де Полю в его намерении создать приют для брошенных детей; но чтобы незамужняя юница пеклась о подкидышах — это казалось канонику занятием, мало совместимым с чистотой и неискушенностью столь ранних лет. Кроме того — каким способом могла оказать подкидышам помощь Мария Мойзес, девушка, у которой не было ни близких, ни родственников, ни помощников, ни достаточных средств? Брать их из приюта и растить у себя дома? Платить кормилицам, чтобы те давали им воспитание телесное, и гувернерам, дабы те давали им воспитание нравственное? Или учителям, которые обучали бы их наукам и ремеслам? Из каких воображаемых золотоносных жил черпать ей средства для осуществления этой утопической затеи, которую можно было бы счесть добродетельной, не будь она столь вызывающей?