— Как недостает нам всем Ленина сейчас! — закончил Вадим.

— А у нас есть карточка, где папа рядом с Лениным! — похвалился вдруг возникший в проеме дверей старший сын.

Возбужденный собственными словами, Араши уставился на сына, потом рассмеялся:

— Кто ни заявится к нам, он непременно достанет тот единственный снимок! Большевиками растут сыны! А снимок-то и в самом деле памятный: когда мы возвращались после подавления Кронштадтского мятежа, Владимир Ильич сфотографировался с группой бойцов. Забыл я уж о том эпизоде минувшего, а тут вдруг в прошлом году разыскал меня фотограф и сам вручил!

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

1

Пожухлая осенняя трава еще колышется под набегами ветра-низовика. До туч, набухших как коровье вымя к вечеру, можно рукой дотянуться. И пастушок Анджа весело замахивается на свесившиеся с неба тучи кнутом, отгоняя их. Андже хочется пригнать отару в хотон до того, как обрушится ливень. Паренек намаялся за день, но его нынешняя усталость ничто по сравнению с тем, что пришлось ему перенести. А сейчас, хоть и устал, хочется кричать от радости, петь… И вся его голосистая натура так и рвется наружу: он то и дело покрикивает на коров, напевает себе незатейливый мотивчик, хлестко щелкает кнутом.

Анджа высок, гибок, словно прутик, со скуластеньким ясноглазым лицом. Ему пятнадцать.

А когда Андже сравнялось восемь, отец отвез его в Дунд-хурул послушником. Тяжела ноша манджика в хуруле! Вставать ему полагается раньше наставника-гелюнга и делать все, что прикажет монах.

И таких бедолаг, как Анджа, было в монастыре немало. Каждому гелюнгу положено держать при себе бесплатного служку, зорко приглядываясь к мальчику: достаточно ли он покорен, внимателен ли слову божьему, чтит ли молитвы… Но молитвы потом, когда мальчик заматереет в кости и окрепнет духом. А пока его дело: мыть полы, стирать белье, приносить из степи свежую полынь, чтобы вытравливать из кибитки блох. Какое-то время отводилось и на изучение обрядов, заучивание канонов. Годам к двадцати послушник уже мог самостоятельно отправить обряд, и тогда его посвящали в сан.

Анджа удался подвижным, всякая работа ему в охотку. Куда хуже, когда престарелый монах начинает талдонить на непонятном языке наущения будды. Чтобы не забыть, их нужно бесконечно повторять. А если станешь заговариваться, получишь оплеуху от наставника. Для занятий с такими мальчиками-манджиками, подобно Андже, имелся в хуруле гевгю, законоучитель, толстый, совсем облысевший, с крупными мясистыми губами. Он часто зевал, икал от переедания, и тогда речь его становилась смешной и невнятной. А повторять ее следовало в точности, с паузами и вздохами… Если не перескажешь в точности, получишь столько ударов палкой по голому заду, сколько слов пропустил. Даже тех слов, какие пропустил, заикаясь, сам гевгю.