— Шеф-повар узнал, что сегодня ты получаешь жалованье и мы хотим поужинать вдвоём. Положил мне в коробку так много — котлеты и овощной салат. Шеф-повар хороший человек, его любят, а ещё он большой поклонник бокса, всегда о тебе спрашивает. На следующий день после твоего матча, который шёл по телевизору, выглядел ты ужасно, — говорила мать, предлагая Сюнкити разогретые котлеты.

В обществе поднялась шумиха, лицо Сюнкити то и дело мелькало в телевизоре и на страницах спортивных газет. А когда ещё и президент Ханаока взялся убеждать её, мать уже безропотно приняла сына как боксёра. Сюнкити удивила столь быстрая перемена, хотя в этом он походил на мать больше, чем мог себе представить. Она зависела от мнения окружающих, подчинялась ему: сын есть сын, пусть люди так с ней и обращаются.

«Одним глотком можно выпить горькое лекарство, но мне так сразу не принять искривлённый нос сына, его опухшие надбровья», — думала мать. На лице Сюнкити, поглощавшего ужин по другую сторону стола, тень высекала странные неровности, и оно всё меньше походило на хорошо знакомый ей облик.

— Ешь хорошенько. Мне не нужно, так что съешь и мою долю, — как обычно, говорила мать.

Превосходные котлеты и салат, будто питательные элементы, перетекали из тела матери в тело сына.

С едой почти закончили. Мать хотела под конец, как это делают в ресторанах, подать мисо и грибы, подогрела их. Положила в пиалы, перенесла на стол и тут огорчённо вскрикнула:

— Ах, совсем забыла! Хотела положить листочки японского перца. Они как раз есть у нас в саду.

— Я принесу. — Сюнкити поднялся.

Мать не стала отказываться от столь редкой любезности, ей хотелось попробовать сорванные руками сына листья.

— Ты знаешь где? Возьми карманный фонарик. Перец растёт прямо под кустом гортензий.

На рассвете тайфун «Двадцать Два» промчался по Кюсю и ушёл в открытое море через залив Гэнкай. Во второй половине дня подул влажный тёплый ветер, зарядил дождь. Дважды передавали предупреждение об урагане, который может подняться ночью. Однако, когда Сюнкити с фонариком в руке вышел в маленький, чуть больше пятнадцати квадратных метров, садик, дождь и ветер ненадолго стихли, а сад наполнился шелестом и жужжанием насекомых.

Такое случалось не только из-за дождей. Солнце почти не заглядывало в сырой садик, и после ливней он становился прибежищем улиток. Запах листьев корявых деревьев смешивался с кухонными запахами, и даже в период молодой листвы здесь тянуло гнилью.

Сюнкити поднял фонарик повыше, осветил жалюзи на окне соседнего дома. Круг слабого света, словно большой, беспокойный мотылёк, перелетал туда-сюда на вещи, которые не стоило освещать. Перед глазами возникли мокрые насквозь листья гортензии. Сюнкити наступил на что-то, посветил себе под ноги и присел на корточки. Запахло влажной травой, насекомые внезапно смолкли. Он увидел ароматные листья периллы и японского перца. Столь незначительные предметы не останавливали внимание, а трогали своей необычностью. Его грубое сердце, как самолёт, пролетало надо всем, поэтому ночь, стихший дождь, душистые перилла и перец в маленьком садике, ждущие, пока их сорвут, казались крошечной тайной.