— Но ты один.

— Я сам так решил, — Лациф устремил свой взгляд в небо. — Пусть остальные спят спокойно, — и позвал, — Мирайя!

Солнышко мигнуло и уже через мгновение распахнуло свои объятия, явив богиню во всей ее красе. Золотые одеяния, словно были сотканы из жидкого золота, что лилось и разлеталось лучами по небу. Она сияла и парила над пропастью.

— Папочка! Братик!

Эти двое восхищенно глядели на нее.

— Ты прекрасна, — вздохнул Лациф. — Ты вырастешь такой красивой, дочка.

Она тревожно взглянула на Томаса, а тот лишь кивнул.

— Пора, папочка?

— Да. Возьми его и положи к рубинам. Так, чтобы никто никогда не добрался. Лучше уничтожить чем кому-либо отдать, — произнес серьезно Лациф, и Мирайя тут же склонила голову, принимая из рук брата толкающееся живое сердце.

— Не бойся, папочка, никто кроме тебя не сможет получить их обратно!

— Спасибо, милая, — он с улыбкой смотрел на нее. — Если вдруг со мной что-то случится, ты знаешь…

— Я помню.

— Хорошо.

— Но я уверена с тобой ничего не случится. Ты ведь не можешь оставить нас. — Его окунуло с головой в теплый слепящий свет. — Ты обещал, папочка, — и она исчезла, растворившись в своем светиле.

День был солнечный. Довольно крупногабаритная семья, похожая на великанов- недоростков стояла с одной стороны гроба. Отец, мать и семилетняя девочка семейства Бурс пришли на похороны к Кевину. Людей было мало. Бредли, Хомгер, охрана, да мужчина, который стоял и пустыми глазами смотрел на дорогой дубовый гроб. Он был единственным, кто действительно выглядел расстроенным. Даже мать Кевина и та, как-то безразлично смотрела на яму, в которую опускали ее сына. Бредли, хмуро глядя на этих равнодушных странных людей, покачал головой и подошел к мужчине.

— Дин?

— Да.

— Кевин хотел, чтобы вы прочитали это, — протянул он ему конверт.

Мужчина несколько секунд потерянно смотрел на него, а потом, будто очнувшись, забрал письмо: