— Вполне, — кивнула Мэб. — И… Я бы предпочла, чтобы при этом присутствовали профессор Эншо и еще несколько человек с кафедры артефакторики. Чтобы у нас с вами было их авторитетное мнение.

Вон Грев мученически вздохнул.

— Вы, что же, предлагаете мне потревожить бедного старика Барнса?

— Я предлагаю вам разрешить проблему быстро, надежно и так, чтобы не допускалось различных толкований. Виновные точно были виновными, а имя невиновных было очищено, — не без патетики, вон Грев на нее частенько покупался, сказала Мэб.

— Хорошо, — скривился ректор. — Через два часа в Ротонде. Жду вас и Эншо. И не опаздывайте, леди Дерован, если не хотите, чтобы я все отменил.

Ректор стремительно вышел. Мэб проводила его взглядом, сверля широкую, обтянутую форменной мантией спину. Потом вздохнула. Опаздывать она не собиралась, но впереди было самое сложное: за какие-то несчастные два часа убедить доктора Льюиса, что Реджинальду Эншо непременно нужно быть в главном корпусе. И это обещало быть невероятно трудным делом.

Глава сорок шестая, в которой говорится о дарах и артефактах (продолжение)

Глава сорок шестая, в которой говорится о дарах и артефактах (продолжение)

Подобно всем выпускникам де Линси Реджинальд умел болеть с немалой для себя пользой. Соблюдая неукоснительно постельный режим, за чем следили сперва доктор Сэлвин, а последние годы ставший его правой рукой доктор Льюис, можно было перечитать внушительную кипу книг, поставить и описать несколько мысленных экспериментов, провести масштабное исследование и написать курсовую работу. Реджинальд привык болеть деятельно, и теперь просто изнывал от тоски.

Первые пятнадцать минут после ухода Мэб, а за ней и Льюиса, он составлял списки студентов, которым грозит пересдача. Обладая безупречной памятью, Реджинальд мог бы и индивидуальное задание каждому придумать, но очень скоро это не то, чтобы наскучило. В Университете такие дела творились, что пересдача двоечников была наименьшей его заботой. Все сдадут рано или поздно, так или иначе.

Мысли его перескочили, однако почему-то не на проблемы Абартона, а сперва на антидот, а потом плавно — на Мэб. И то были невеселые, а главное — глупые мысли. О том, например, что минувшая ночь потрачена совершенно бездарно, а следующей уже никогда не будет. О том, как Мэб хмурится, когда раздражена чем-то, и иногда ерошит волосы, безнадежно портя свою модную стрижку. Или как порой энергично, с гневом или воодушевлением стучат каблучки ее практичных туфель.

Стучат, к слову, совсем близко.

Первым в палату ворвался доктор Льюис, готовый, кажется, грудью защитить своего пациента. Следом за ним решительная благодаря своему бесстрашию — или по незнанию — Мэб Дерован. Реджинальд не рискнул бы лишний раз спорить с доктором, Мэб же все было нипочем.