Плейн оказался совсем не похожим на Форин. Здесь не было толп народа, ярких вывесок, сияющих витрин дорогих магазинов и роскошных ресторанов с огромными окнами. Дома в основном были не выше трёх этажей, а улицы — узкими. Казалось, город наполовину застрял где-то в Мрачных Веках, и только фонари и светофоры напоминали о современности.

Ехали мы недолго, минут десять, и остановились перед старинным зданием из серого камня, с узкими окнами. Надпись на вывеске над дверью была слишком мелкой, не рассмотреть издали, но пара мужчин в белых халатах, куривших чуть в стороне от входа, и так вполне красноречиво сообщала о том, что здесь находится.

— Он жив?

— Да.

Это была хорошая новость? Судя по тому, как прозвучал ответ, скорее наоборот, но я заставила себя уцепиться за неё. Жив — и это самое главное, со всем остальным можно как-нибудь справиться.

Двери. Тяжёлые, деревянные. Старинные, наверное. Охранник на входе, так же торопливо вскочивший и только что не взявший под козырёк. Лифт, старый и дребезжащий, мерзко пахнущий хлоркой. Коридор, узкий и освещённый так ярко, что слёзы из глаз выступили. Старая белая дверь с закрашенной стеклянной вставкой. Жалюзи, помятые, неполный комплект. И тонкие пальцы на светло-зелёной ткани.

Дальше я смотреть не могла. Остановилась, вцепившись в дверной косяк до боли в пальцах, и заставила себя перевести взгляд на высокую женщину в белом халате, стоявшую посреди палаты.

— Что скажешь, Тереза?

Больше это был не голос господина советника. Он не дрогнул, нет, но эта дрожь была настолько близка к поверхности, что я ощутила её почти физически. Женщина чуть мотнула головой, словно просыпаясь, бросила на меня короткий взгляд, потом отвернулась и тихо сказала:

— Мне жаль, Макс.

Мир вокруг утратил краски, стал чёрно-белым. А потом всё затопила сплошная непроглядная темнота.

* * *

К сожалению, я не умерла. Мёртвые не чувствуют боли и тем более столь настоятельной потребности уединиться с белым другом. А я как раз сейчас ощущала то и другое.

— Ну вот что ты наделала? — поинтересовался откуда-то издалека голос той самой женщины, Терезы, кажется. — Зачем сразу так дёргаться?

Открыв глаза, я глянула на свою руку. Ну конечно же, капельница, чем ещё это могло быть, в больнице-то? Ненавижу эти штуковины, с самого детства, когда после той противной криворукой медсестры шишки месяц сходили.

— Мне… мне в туалет надо, — с трудом выговорила я.

— Сейчас.

Тереза убрала проклятую иголку и положила пальцы на место укола. Кожи коснулось тепло, и саднящая боль почти моментально исчезла. Надо же, целительница, и очень хорошая, судя по всему. Какая честь…