С последней отчаянной надеждой.

Он должен: должен знать. Должен все предвидеть. Должен спасти.

И он знал.

Самым страшным было то, что он знал: он был готов.

Внутри Белянки вопил ужас. Зажимая ладонями рот, она едва сдерживалась, чтобы не заорать в голос, чтобы не кинуться к Стрелку, не вырвать из любимых рук ясеневый посох, подающий условный сигнал Ловкому, чтобы не броситься под ноги брату, не повалить Горлицу, которая ворожбой что-то пытается сказать Стрелку. Нет! Остановитесь! Нет! Это же смерть. Верная смерть. Самая последняя черта. Край. Впереди – обрыв!

Воздух искрит неразряженными молниями, мурашками катается по коже страх, и тишина звенит так, будто в мире ничего не осталось: замолк лес, притихла вода, спрятался ветер. Сельчане окаменели с искаженными страхом масками вместо лиц, и только Русак падает на колени и трясется сорванным с ветки осиновым листом. Только тетушка Пшеница молча подбегает к младшему сыну.

Никогда и ничего тетушка Пшеница не делала молча. Раньше не делала.

Последние капли тишины виснут на лезвиях необнаженных мечей – мир замер за миг до смертельного взрыва остервенелой волны, что в клочья рвет души сельчан.

– Именно так ошиблась ведунья Нижней Туры! – спокойно и звонко провозгласил Рокот, вновь запуская застывшее время. – Именно так они бросились на нас с топорами и стрелами – предали самих себя и Лес! Бога предали, который на самом-то деле един и милосерден и готов простить и принять их даже теперь.

Голос Рокота вернул в мир звуки: крики сельчан, вой ветра в высоких кронах, грохот донных камней, стон вековых корней леса. Но от громадного мира для Белянки живыми остались лишь перезрелые вишни глаз Рокота. Зеленым маревом смазался лес, зыбкой и неверной кашей расплавилась под ступнями почва, небо обрушилось клочьями облаков. И только багряные до черноты глаза Рокота маслянились и звали.

Звали шагнуть в тягучем безвременье, прорваться сквозь загустелый воздух, дотянуться до ненавистных глаз.

Звали прильнуть к мороку, что некогда был землей, черпнуть две полные пригоршни.

И бросить в эти глаза!

Засыпать, чтоб света белого не видели!

Удар чужой воли – и дух Белянки вышибло из тела: ни продохнуть, ни выкрикнуть. Мгновения потянулись вязким пчелиным медом, что заливал Большую поляну далеко внизу, под ногами. Как игрушечные, пестрели на ней человеческие фигурки, метались, плакали. Грозили друг другу кулаками, топорами, мечами и вилами. А одна белобрысая фигурка в голубом застиранном сарафане, будто привязанная ниточками, слепо шагала к кукловоду.

Да это же она сама и есть! Это же ее тело послушно идет к Рокоту, ничего не замечая вокруг.