– Чего же ты хочешь? Уничтожить нас?

Твои волосы слабо взметнулись от ветра. Ты покачала головой и тут же усмехнулась.

– Хочу мира. Он воцарился дома, почему ему не быть здесь?

Жаль, твои друзья его не хотят, а твое существование только распаляет их. Я не сказал и этого. На том витке противостояния повстанцы еще верили в победу и презирали собратьев, уходящих в Форт. Несчастные, вышившие на плащах твой лик, Джейн, бросались на нас с озлобленностью вольной стаи, а не с безнадежным отчаянием своры, посаженной на подземную цепь и лишенной даже хозяина. Помнишь? Все было не как сейчас…

Мы молчали, просто молчали рядом. Я все еще слышал барабаны, слышал и кличи, и пение, и восхваления на мертвом наречии, ― заученные слова без подлинного смысла. Хватились ли меня у огня? Едва ли. Вино уже лилось реками из плетеных кувшинов.

– Как ты находишь празднество?

Снова я заговорил первым, без цели. Но ты отозвалась удивительно живо, отозвалась, вырвавшись из какого-то скорбного раздумья.

– Очень красивое. Я не видела подобного. Там, где я живу, совсем не осталось ин… таких, как вы. А ведь, судя по старым картам, вокруг раньше было много селений вашего народа.

А теперь те, кого не вырезали, изгнаны, Джейн. Так было, еще когда впервые я склонился над одним из Двух озер, и оттуда вдруг посмотрела черноглазая дева, опутанная кувшинками. Когда мы стали говорить и однажды я спросил: «Что там, за твоей спиной?», а она ответила: «Дом. Я покажу его тебе, потому что у тебя доброе сердце». Доброе сердце. Юная воля Омута не знала моего имени; я никогда не назывался. Но я угощал ее хлебом на желудевой муке и черникой и подарил ей ожерелье из речных раковин. Доброе сердце…

Этого я тебе тоже не сказал. Позже ты догадалась сама. Тогда же я лишь тихо произнес:

– Есть место, откуда видно лучше. Впрочем, ты вся дрожишь от ужаса, тебе пора домой.

Ты уже не дрожала. Мне лишь хотелось лучше разглядеть твое лицо, а еще уйти с мертвого камня. Эти переулки давно принадлежали нам, но остались чужими. На мостовых даже не желала прорастать трава.

…Я помню: ты, вспыхнув злым румянцем и сказав «Глупости!», подала руку. Так, как подаете все вы, богатые бледнолицые женщины: поднеся кисть едва ли не к самому моему носу. «Веди», ― приказывала эта тонкая рука, а пальцы все были в царапинах от кустарника.

– Нет. Так не получится.

Притянув тебя вплотную и взмыв, я ощутил острый запах леса от твоих волос и теплый, тяжелый, смешанный с дымом ветер ночи. Едва приземлившись на одну из окружающих площадь крыш, я выпустил тебя, отступил, и ты пошатнулась.