– Мэчитехьо, я не могу лгать тебе. Она умирает. Да, в общем-то… и не оживала по-настоящему. Мне очень жаль. Но…

– НЕТ! Молчи!

Я отталкиваю его в слепой ярости. Он отлетает на несколько метров, морщится от боли, но тут же снова тянет ко мне руку. Он испуган и не прячет этого. Все внутри сжимается, когда в глазах, всегда недобрых, всегда насмешливых, появляется безнадежная жалость. Детская. Так ребенок жалеет птичку, не только выпавшую из гнезда, но и уже попавшую в лапы кошке.

– Эмма. Я не мог этого предвидеть. Я не знал, что вы так поступите. Я… я не виноват!

Действительно ― ни в чем. Не завлекал Джейн в свой мир, она нашла путь сама. Не убивал ее, она сама подружилась с той, кто отнял ее жизнь. И не обещал мне воскрешения, не обещал ничего, кроме одного: я скоро буду жить спокойно, все сотрется, сгладится… Обещание уже неисполнимо. Но это тоже не его вина.

– Куда ты?! Подожди!

Светоч кричит это не мне, в изнеможении опустившей руки. Я оборачиваюсь, я успеваю заметить, как Мэчитехьо и моя бедная сестра исчезают за сияющим знаком, как воздух содрогается, будто от боли, с каждой секундой возвращающейся к Джейн.

В тишине остаются только стоны раненых далеко внизу.

И горестный вой в моем почти остановившемся сердце.

4 Мертвые

4

Мертвые

[Мэчитехьо]

[Мэчитехьо]

Я обещал, что буду с тобой, Джейн, ― и я с тобой. Я обещал счастье нашим мирам ― и готов был на все ради этого. Я обещал беречь тебя и не оставлять, обещал принять как детей весь дикий народ и стать отцом для твоих, наших детей. Я помню: ты сказала, что я даю слишком много обещаний, и они слишком большие для таких маленьких существ, как мы. Я ответил: нет смысла в иных, небо любит лишь храбрых и дерзких. Но для слишком храбрых, слишком дерзких оно готовит особенные муки. Одиночество. Предательства. Смерти от рук друзей. Слезы, которые не льются ― въедаются, впиваются, вмерзают в глаза. И иллюзии, самые сладостные, ядовитые, хрупкие. Иллюзии, что оно ― небо ― за нас.

…Я мучил тебя в каменном плену, силясь обрести снова. Я искал помощи ― и мне ее дали. Я снова целовал тебя, снова обнимал, снова давал те же обещания и каждый миг молил, молил беззвучно: «Не исчезай. Не исчезай. Не исчезай». Едва я поверил, едва стихла молитва, едва затих твой окровавленный город, ― иллюзия развеялась. Ты исчезла. Упала, и, подхватив, я на самом деле дал тебе упасть, рухнул и сам.