За огромными дверями, как и следовало ожидать, обнаружился совершенно непотребный в своей кричащей роскоши кабинет. Я была почти уверена, что, если бы не тот факт, что мы находились на последнем этаже здания, едва ли рассчитанного на подобный вес, здесь все было бы выложено золотом и мрамором, а так приходилось обходиться деревом и стеклом, но свисавшая с потолка хрустальная люстра с превеликим множеством искрящихся подвесок в полной мере компенсировала эту вынужденную скромность. Я не собиралась тратить время на изучение интерьера, но огромная картина в половину стены сразу позади антикварного письменного стола из красного дерева бросилась мне в глаза, как только я переступила порог. Это было что-то из эпохи барокко, если меня не подводили знания, полученные за два года жизни бок о бок с музейным реставратором: достаточно яркие, но не режущие глаз цвета, одухотворенные фигуры, пойманные то ли в танце, то ли в падении, и какая-то чрезмерная детальность — на полотне было так много всего и всех, что взгляд даже не знал, за что ему зацепиться. Я сразу поняла, что это подлинник, для этого не нужно было быть искусствоведом. Хотя бы потому, что человек, украшающий свой кабинет хрустальной люстрой почти два метра в диаметре, точно не станет вешать на стену копию или тем более подделку.

Из-за обилия фигур и лиц на картине я даже не сразу увидела, собственно, самого владельца полотна. Зато я сразу почувствовала, что с Йоном что-то не так. Он вдруг замер посреди кабинета, широко раскрыв глаза и как будто позабыв о том, что позади него идет человек, угрожающий пистолетом его омеге.

— Какого дьявола, пацан, чего замер, — проворчал Кадо, тоже вынужденный остановиться вместе со мной. — Отойди-ка к окну и встань на колени, сложив руки за головой. Мы уже на финальной стадии, не надо все портить, ладно? Пацан, эй! Ты оглох что ли?

— Я тебе сколько раз говорил, чтобы ты стучал, когда входишь? Что за шушеру ты мне привел? — с неудовольствием спросил хозяин кабинета, поднимаясь из-за стола. — Что там внизу вообще происходит?

На вид ему было лет пятьдесят, вряд ли больше. Возможно, в молодости он обладал той харизмой плохого парня, что привлекает к себе несмышленых девушек, но годы оставили на его лице свой неприглядный отпечаток, ощутимо огрубив его черты. Почти полностью седые волосы были достаточно коротко острижены и тщательно уложены, а идеально сидящий по фигуре костюм выглядел так, словно портной только сегодня закончил над ним работать. Даже стоя в нескольких метрах от него, я ощущала запах его дорогого парфюма. Все в его внешности буквально кричало о том, насколько он богат и как этим гордится, и одного этого мне было достаточно, чтобы мгновенно проникнуться к нему чувством глубокой антипатии — как будто всего остального контекста ситуации было бы недостаточно.