– Суровые у вас боги, – пробормотала Данеска.

– У нас, – поправил ее Ашезир. – Ведь ты теперь тоже одна из нас. Более того – императрица. Не забывай об этом.

Она и не забывала: на пиру смеялась вместе со всеми и хлопала в ладоши тем танцовщикам и акробатам, чьи выступления были особенно удачны. Отец, сидящий рядом с ней и уже изрядно подвыпивший, веселился не хуже шахензийцев и без умолку болтал со своим соседом то о всякой ерунде, то о забавных случаях из жизни. Когда же сосед – ли-нессер Кихель – спросил, чего хотят талмериды при новом императоре, Андио Каммейра хохотнул и ответил:

– А все того же! Чтобы нас не трогали и баб наших не имели!

Ха! Кихель, наверное, думал, что навеселе каудихо выболтает ему что-то важное, но не на того нарвался. Отец никогда не говорит того, чего нельзя говорить, как бы пьян ни был.

На середину залы вышла очередная танцовщица, и почти все музыканты умолкли – только худой юноша перебирал струны арфы. Гибкая тонкая девушка с темно-русыми волосами, собранными в высокий хвост, взмахнула длинными синими лентами, и они спиралью закрутились в воздухе. Потом, вторя движениям танцовщицы, взметнулись вверх – и так же резко, быстро упали на пол. Девушка снова закрутила их в спираль, а сама изогнулась в талии, повела бедрами и запела глубоким шелковистым голосом:

Когда взойдут звезды, в них увижу тебя,

Я тебя знаю, ты приходишь во снах,

Сними с моих плеч покрывало -

Я буду ласкать тебя...

Вообще-то снимать с нее было почти нечего: лишь золотистую юбку с глубокими разрезами по бокам и медные кругляшки, которые едва соски прикрывали.

Сколько их уже было, этих полуголых танцовщиц? Вот и мужи почти на нее не смотрят. А она поет – на языке равнин. На родном языке!

Данеска покосилась на отца: нет, тому все равно, он по-прежнему болтает с соседом. Зато Ашезир вдруг оживился. Что, увидел в девушке с лентами новую наложницу? Или...

Муж чуть отстранил Данеску и воскликнул, обращаясь к Андио Каммейре:

– Каудихо! Это не одна из ваших? Если желаешь, могу ее для тебя выкупить! Ну или ты сам можешь.

Отец глянул на танцовщицу, затем махнул рукой и бросил:

– Она с равнин, но не талмеридка. Пусть дальше пляшет.

Девушка, как раз оказавшаяся возле них, вроде услышала эти слова, сказанные довольно громко. В ее взгляде полыхнула злость. А может, Данеске лишь показалось, потому что она вдруг представила себя на месте этой танцовщицы.

– Для меня ее выкупи, – она даже не сказала, а приказала Ашезиру.

Муж опешил, отец же ухмыльнулся, похлопал ее по плечу и протянул: