– Для занятий?

– Для поцелуев.

– Каких? – оторопело спрашиваю я.

– Страстных!

Санаду вдруг загораживает собой всё, чёрные омуты его глаз оказываются так близко, что я будто физически окунаюсь в их беспросветную тьму. Палец скользит по моим губам, пробуждая в теле непривычный, трепетный жар. Ресницы Санаду вздрагивают, он прикрывает веки и склоняется ниже. Его дыхание касается моих губ – щекотное, очень щекотное дыхание, словно… словно это шерстинки скользят по губам.

Шерстинки? Какие шерстинки?!

Вздрогнув, распахиваю глаза: всё закрывает рыжий беличий хвост. Марк Аврелий сопит на моей макушке, и хвост просто неудачно сползает на лицо. Я поспешно отвожу его в сторону.

Я в спальне в особняке Санаду. Утро. И мне снилось… мне снилось… Пальцы невольно касаются губ.

«Для поцелуев… страстных…» – звучит в памяти необычно томный, чувственный голос Санаду. И лицо опаляет жаром прилившей крови.

Кажется, мне стоит поменьше слушать всякие глупости.

***

«Дожил», – это замечание в мыслях Санаду состоит из смеси недоумения и странного удовольствия. Он моргает и опять впивается взглядом в поднимающийся в турке кофейный пузырь.

«Варю кофе студентке, оккупировавшей мой особняк…»

Задумывается: а не попросить ли задержать производство кровати для Клео?

Снимает турку с раскалённой пластины и отступает к чашкам. Бытовым заклинанием согревает фарфор…

Самолётик с запиской ударом в лоб выбивает Санаду из фантазий о кофейном визите в комнату Клео. В раздражении Санаду потирает лоб – и исключительно от неожиданности и прикрытых ладонью глаз получает удар вторым самолётиком в то же место.

Опускает раздражённый взгляд на опускающуюся между чашек бумажку – и тут ему в лоб прилетает третий самолётик. Санаду прикрывает лоб ладонью, косится по сторонам, но летающих записок больше не видно.

Убедившись, что продолжение атак прямо сейчас не намечается, Санаду сгребает разворачивающиеся из самолётиков записки.