Она запнулась на полуслове, задумалась.

– Если ты действительно мой друг, Ежи, то передай Гжегожу, – продолжила она, гордо вскинув головку в короне золотых волос, – Что я не знаю большего счастья и чести, чем служба истинно рдзенскому правителю, и что я, пострадав от колдовства и коварства чародеев и чужаков, как никто другой желаю их изгнания и наказания за преступления. Да, так и скажи. Скажи, что я всю себя готова положить на борьбу за сильную Рдзению и за древние её устои.

– Счастье и честь, – пробормотал Ежи, пытаясь запомнить. – Истине и королю…

– Что такое? – слегка нахмурила брови Венцеслава.

– Нет-нет, госпожа, просто ты так красиво говоришь, мне в жизни не повторить правильно.

Старая служанка сложила руки на груди и скривила рот.

– А если и повторит, то от глупости и забывчивости всё переврёт, – добавила она.

Ежи зарделся от стыда, открыл рот, чтобы возразить, но потупил в смущении взгляд. Пусть старуха и была зла, как полуночница, но права.

Тихий вздох сорвался с губ Лебёдушки.

– Тогда, милый Ежи, скажи лучше, что я пострадала от колдовства и готова бороться с ним и с любым, кто желает зла Совину и Рдзении. Даже с собственным мужем, если он окажется неверен королю Властимиру.

– Скажу, – промямлил Ежи и попятился к двери. – Спасибо за встречу, госпожа, не смею больше тревожить…

– Подожди, – послышались лёгкие шаги.

Ежи вскинул взор и застыл с открытым ртом, не в силах перестать любоваться Венцеславой, а она будто плыла к нему навстречу по комнате. Дорогие ткани платья облегали стан, и уже заметен стал небольшой живот.

Венцеслава приблизилась почти вплотную, отчего у Ежи перехватило дыхание.

– Я помню, что ты мой друг, Ежи. Когда всё станет по-прежнему, я не забуду об этом.

– Госпожа…

– Главное, и ты не забывай, что мы должны держаться вместе.

Ежи кивал без остановки. Он вышел из покоев Рогволода Белозерского, улыбаясь как последний дурак, и даже мальчишка, драивший лестницу, по которой спускался Ежи, крикнул вслед, что Ежи якобы залил все ступени слюной.

Глупо было бы пререкаться с незнакомым мальчишкой, но Ежи всё равно обозвал его тупицей и поспешил поскорее выйти из западного крыла Совета. Верно, был где-то прямой проход до самого подземелья Тихой стражи, но он был неизвестен вчерашнему сыну кухарки, пусть за один короткий месяц он успел превратиться из простого слуги в ученика самого Гжегожа, прозванного Безродным – такого же человека из ниоткуда, ставшего однажды главой Тихой стражи. Чудно то было, но даже мысль об этом вселяла Ежи нечто похожее на надежду. Ведь раз бездомный мальчишка Гжегож смог подняться так высоко, то, может, и для сына кухарки существовало лучшее будущее?