Над Огицем мягкой южной оттепелью завис коварный февраль, чтобы уже к утру заковать смягчившиеся сугробы в тяжёлые ледяные панцири, а я вертела в руках визитку, толклась в длинной очереди перед кассой междугородней телефонии и нервно грызла губы.

Я позвоню ему, и скажу… что я ему скажу?

И что он ответит? И готова ли я услышать в его голосе скучающую вежливость вместо привычной мягкой усмешки? И хочу ли я знать, сколько было в моей глупой любви настоящего, а сколько — воли Полуночи?

Я разгрызла губу в кровь, сама на себя выругалась и только тогда заметила стоящий чуть в стороне стенд с открытками.

Выбрала самую дурацкую, с растиражированным видом на цветные лестницы Огица и пошлой пышной рамочкой вокруг фотографии. И написала:

В городе оттепель.

А больше ничего не придумала.

Так и отправила: адрес, три слова и корреспондентский номер.

Я шла домой тогда весёлая, лёгкая и почему-то улыбалась всякой встреченной капели, — хоть и знала, что уже через несколько часов она станет длинными, хрупкими сосульками, и на каждом доме будет висеть работник с ломом, а все тротуары будут усыпаны хрустким крошевом.

Это ведь прекрасная идея — отправить открытку! Почтовым классом пути до столицы ей — примерно пять дней, и примерно столько же обратно. Всего лишь открытка; и если он не затруднится ответить, это тоже будет ответом, без натужного молчания и вымученных пожеланий дальнейшего счастья.

Через неделю я поняла, что захожу в почтамт три раза в день: с утра, в обед и вечером, шагая с работы. А если мастер, к которому я устроилась, просил задержаться, то бегу на почту — и только потом возвращаюсь.

Через полторы добродушный сотрудник рассказал мне, во сколько приходит почта, и я стала приходить к дверям до открытия. Хмыкая в усы, он всякий раз качал головой и говорил:

— Не могу же я морозить барышню!

И пускал меня внутрь, и ещё полтора часа я болтала с ним ни о чём, пока он разбирал письма, раскладывая их по порядку в большом стеллаже «до востребования».

— Наверное, он не напишет, — потерянно сказала я на третий день.

— А ты ему позвони.

— Я не бегаю за мужиками! — возмутилась я.

А потом села на лавку для посетителей и плакала, зло размазывая слёзы по лицу.

— Ну, ну, — качал головой почтальон, протягивая мне мятый, пропахший махоркой носовой платок.