Не особо веселый с утра Монтегрейн, тоже не больно-то горящий желанием общаться, уехал на прогулку в компании Шебы и еще нескольких собак. А Амелия ушла к себе и попросила Дафну принести завтрак ей прямо в комнату. Вести беседы за столом со словоохотливой Луисой Боулер не было никаких моральных сил.

Даже служанка заметила ее хмурый настрой.

— Миледи, вы не заболели? — поинтересовалась взволнованно, поставив перед ней на столик поднос со свежей выпечкой и стаканом молока — как она и просила.

Амелия выдавила из себя улыбку.

— Все в порядке, Дафна, можешь идти.

— Миледи, мне так стыдно, я совсем вас забросила, в доме столько работы, но вы сказали, что не против…

Мэл раздраженно подняла на девушку взгляд.

— Иди, мне ничего не нужно, — повторила с нажимом.

В ответ на ее грубый тон Дафна шире распахнула глаза и поспешила ретироваться, не забыв сделав неумелый книксен. Напугала…

Решила уподобиться Эйдану? Срывать злость на тех, кто не может ответить?

«Прекрасно, Мэл, просто прекрасно, делаешь успехи. У тебя был чудесный учитель»…

Когда дверь за испуганной служанкой захлопнулась, Амелия устало опустила голову на руки, сложенные на краю стеклянной столешницы.

А чего она хотела? Расслабилась, вот и все. Размечталась где-то в глубине души, хотя и сама себе до сих пор в этом не признавалась.

Эмоции душили — неправильные, несправедливые. «Не гневи богов», — говорили в таких случаях. С тем же успехом Гидеон мог заставить ее выйти за кого угодно, и Мэл сменила бы клетку садиста на брак с тем, как удачно выразился Глава СБ, кому было бы плевать, бесплодна она или нет, две ноги у нее или одна, лысина или экзема на пол-лица. Более того, этот кто-то, убедившись, что у жены все таки на месте, наверняка потребовал бы от нее исполнения супружеского долга.

Поэтому ей грех жаловаться. Ее не обижают, не принуждают к физической близости, общаются по-дружески. Более того — Монтегрейн доверился ей, прямым текстом признавшись в государственной измене. Благодарен за помощь, опять же.

Чего еще ей не хватает? Амелия мечтала о свободе, но это не она ли? Хотела снова почувствовать себя человеком, но разве не как к человеку к ней здесь относятся?

Как вышло, что в страстном желании ощутить что-то, кроме страха, отчаяния и безысходности, она почувствовала слишком многое?

— Дура, — прошептала Мэл сама себе. — Какая же ты дура…

Рука сама собой потянулась к груди, туда, где много лет висел материн кулон. Старый, давно забытый жест — Эйдан в приступе гнева расплавил ее драгоценность и выбросил. Но почему-то вспомнилось.