– У меня тут вот… сушеное акулье мясо, – Брунгильда сняла с пояса мешок. – Оно соленое, но я вот люблю… если кто попробовать хочет.

– Орехи в меду, – Мудрослава поставила на стол низкую банку. – Лесные. И мед липовый. С детства обожаю.

– Лепестки розы в сахаре, – рядом с первой банкой встала вторая. – Знаете… с чаем оно всегда думается проще. Только еще бы найти кого… тут есть служанки?

– Были, – Теттенике окончательно успокоилась.

Почти.

Она… она никогда прежде не пила чай вот так, чтобы с кем-то… с кем-то… вроде подруг? И подруг у неё не было. И сейчас нет, не стоит обманываться.

Но чаю внезапно захотелось прямо до жути.

– Они меня боятся, – призналась она.

– Было бы чего, – хмыкнула островитянка, потянувшись. – Ты же вон, что тростиночка… дунь и унесет.

– Меня прокляли.

– Подумаешь…

– А еще… я вот… я ведь видела. На самом деле видела!

– Тише, – Мудрослава Виросская подошла и обняла. – Мы верим. О том и пришли поговорить… нам самим надо решить, что делать. Всем. И лучше бы вместе. Тогда и шансов выжить больше будет. Понимаешь?

Теттенике кивнула.

– Но чаю сделать надобно.

Чай подали. Бледная до серости служанка принесла тяжеленный поднос, который разве что не бросила на стол.

– Ишь ты… – покачала головой Летиция Ладхемская. – Матушки на них нет…

– Она просто думает, что я убила ахху. А это… это… ахху – благословенные. Они дочери Великой Матери. И нет в степи никого, кто бы оскорбил ахху. А теперь выходит… – Теттенике понурилась. Но в одну руку ей сунули чашку с чаем, а в другую тонкую полоску мяса.

– Ты ешь, – тяжелая рука погладила по спине. – Оно сытное. И успокаивает.