Две ночи лес в далеке сверкал, не переставая. В нем будто поселилась локальная штормовая буря, отголоски которой разносились на многие километры вокруг.

Если бы сражение проходило на равнине или даже ллисканцы бы укрывались в какой-то крепости – у них бы не было ни единого шанса выстоять. А так, в родной стихии, налетая и откатываясь, имея пусть отдаленное, но подобие централизованного командования, они совершили почти невозможное: заставили превосходящее их по численности, вооружению и подготовленности войско повернуть вспять.

Тех же, кто повернуть не захотел, попросту уничтожили.

Но какой ценой?

Я не знаю, сколько людей мы потеряли. Но у меня несколько сотен раненых. И не все из них выживут.

Ллисканцев – не орда. И эти потери для них – огромны.

А кроме того, мы потеряли почти всех шаманов. Тех самых, что все эти дни без малейшего движения сидели в кругу и через которых происходила корректировка боевых действий на местах. Они просто не очнулись, когда исчезла черная сфера и превратился в ничто черный дым. Как сидели, так и остались сидеть – выжатые до капли остовы, в которых не осталось ни единой искры жизни.

Выжили только двое. И Г’рах Тар – среди них. У него очень сухая растрескавшаяся кожа, почти как древний пергамент, едва-едва ощущается дыхание, а пульс такой медленной, что я поначалу его не нашла. И все же варвар жив. Все еще жив, но проблема в том, что я понятия не имею, как ему помочь. Все эти шаманские обряды – не то, чему меня учили в родном мире.

Сегодня мне удалось влить ему в рот немного чистой воды. И, кажется, он ее проглотил.

А еще сегодня ллисканцы прощаются со своими мертвыми.

Один раз и все разом.

Потом, через пару дней, они будут гулять и радоваться победе.

А сегодня у них траур.

Сегодня у меня траур.

К вечеру по всему лагерю загораются небольшие костры, в огне которых сгорают местные благовония. Костры разводят заранее – и ко времени, когда церемония прощания начинается, дым от них уже густым ковром заполняет всю поляну. Аромат же стоит такой, что начинает кружиться голова. По крайней мере, я чувствую отчетливое головокружение и какую-то странную легкость во всем теле, будто и не было всех этих дней с минимум сна и постоянными заботами о раненых, словно не было постоянных укусов насекомых и проклятого кошмара, от которого у меня до сих пор на руках темные отметины.

В центре лагеря – большое свободное пространство с установленным там высоким деревянным идолом. Идол старый, с облупившейся тусклой росписью, что, впрочем, не делает его неопрятным, скорее, древним. Нечто подобное я помню и в своем мире, при чем у совершенно разных народов.