– Но мои гены лежат открыто в базе, – удивляюсь я. – Никаких особенных генокомплексов у меня нет.

Она гадко улыбается.

– Он распределенный. Чтобы его найти, надо знать, что ищешь. Полторы тысячи маленьких, очень маленьких вкраплений в латентных зонах. То есть в обычно латентных.

– Понятно, – говорю я.

– Этот генокомплекс ничего, от слова абсолютно, не дает человеку до момента свертывания полового гормонального фона…

– Кроме форсирования защиты яйцеклетки, – мрачно добавляет скуластая с той стороны стола. Остальные понимающе кивают.

– Да, кроме этого. Ты бесплодна, ты знаешь это?

– Да, Эвелин предупреждала, что я не смогу забеременеть естественным путем, – киваю я.

– Эвелин?

– Она врач, как и Шуши. Но Эвелин больше с нами, детьми, занималась, а Шуши – хирург, мы ее почти и не видели.

Женщины опять переглядываются.

– Шуши всегда хотела быть нормальным врачом, просто лечить, – говорит у меня за спиной рыжая, – чего удивляться?

– Тогда зачем? – Негритянка кивает на меня, голос ее срывается.

Ответа нет.

Скуластая подсаживается поближе, пристально смотрит на меня.

– В момент окончательного прекращения половой функции наш замечательный генокомплекс обнуляет значение апоптоза по всему организму и запускает регенерацию к той точке, когда половой статус только что сформировался. Регенерацию всего, что только можно регенерировать. Мозг. Кости. Сердце. – Она ухмыляется и проводит пальцем по скуле. – Зубы. Волосы. Кожа… – она кивает на мои колени, – ноги.

Я обалдело хлопаю глазами.

– Регенерация?

– А теперь трудная часть. Скажи, дитя, как называются люди, у которых в жизни есть момент запланированного прекращения половой функции?

Я озираюсь. Они все молчат и смотрят на меня. Ни одного мужчины. Ни одной старухи.