Женщина едва заметно дернула щекой.

– Но можешь ей стать, – торопливо перехватил нить разговора мужчина, и мне показалось, что он обрадовался – не придется ходить вокруг да около. – Я – граф Дагоберт Лайгон. И моя супруга Гизела.

Надо было сказать что-то вежливое, но у меня словно язык к небу присох. Да, пожалуй, зря я не согласилась сесть. И не просто так они мне не глянулись. Вот, значит, каковы Евины дед с бабкой.

– И мы приехали чтобы вернуть тебя в лоно семьи.

Я приподняла бровь.

– Простите, не понимаю вас, милорд. У меня есть семья. Маму я не помню, но отец отзывался о ней как достойнейшей женщине и прекрасной матери. У меня был любящий отец и добрая мачеха. Сейчас у меня брат и две сестры. В лоно какой семьи вы намереваетесь меня вернуть, и зачем мне это?

Может, прямо сказать – дорогие бабушка с дедушкой, неспроста ведь вы вспомнили обо мне спустя столько лет, так говорите как есть – какого рожна вам надобно?

– Наверное, мы заслужили этот упрек, – сказал мужчина. – Мы действительно несправедливо обошлись с Розалин, но теперь, когда пора подумать о душе, мы хотим исправить эту несправедливость.

Глава 47

Глава 47

– И что же сподвигло вас подумать о душе? – не слишком вежливо поинтересовалась я. – После того, как девятнадцать лет вы не вспоминали ни о дочери, ни о внучке? Выглядите вы бодрым и крепким – и пусть Господь даст еще долгих лет к тем, что уже отмерил.

Граф сделал постное лицо.

– Розалин принесла нам слишком много боли. Конечно, нам следовало проявить достойное истинно верующих милосердие, но… все мы грешны.

Да, все мы небезупречны, и, наверное, у меня не было права судить их – не зная, что значит воспитывать детей и каково обнаружить, что они наворотили непоправимых глупостей. Впрочем, одно я точно знала: если кто-то из моих сестер вдруг принесет в подоле, я сделаю все, чтобы их прикрыть. Может, потому что сама не без греха, а может, просто любила девочек, как родных.

Мне трудно было найти оправдание тем, кто бросил родного человека на произвол судьбы. Даже если Гильем сказал правду, и мать Евы в самом деле сбежала из дома, обнаружив, что беременна, и родня вынуждает ее избавиться от плода. Даже если с точки зрения семьи вытравить плод было разумным решением – я вполне могла посмотреть на ситуацию отстраненно, как если бы не я сама была тем самым нежеланным ребенком. Впрочем, и проклинать их…

– Я не держу на вас зла, – сказала я.

В самом деле, с чего мне злиться на людей, которых я никогда в жизни не видела? Ева могла бы вырасти в других условиях – но кто сказал, что ей было бы лучше в семье аристократов? Отец – отчим – и мачеха действительно любили ее и баловали по мере сил, а способны ли любить эти люди?