А вот ветровский голос казался вполне себе к месту. Он был как свежий соленый бриз, несущий с собой бесконечность.

— Пашка, — не открывая глаз, обрадовалась Люся, — ура, я наконец дома!

— Ты мне не пашкай, — сухо сказал он, — на часы давно последний раз смотрела?

— Какая разница, я свободная и независимая женщина, — Люся неохотно разлепила ресницы. Дверь с ее стороны была открыта, Ветров нависал сверху, хмурый, отстраненный. Он уже переоделся в домашнее: видимо, спустился вниз специально, чтобы забрать Люсю. Она что, посылка или беспомощный младенец?

Люся подобрала с пола автомобиля упавшую трость, накинула на плечо сумку и царственно протянула руку. Рот у Ветрова дернулся, но он молча помог ей выбраться.

Второй охранник отдал ей ключи от ее машины, которая стояла на своем обычном парковочном месте.

— Спасибо, что довезли, — язвительно сказала Люся недовольному кимору за рулем.

Он в ответ отвернулся.

В лифте она вспомнила, как они в последний раз поднимались вместе, и, умиротворенно вздохнув, привалилась к Ветрову.

— От работы дохнут кони, только я бессмертный пони! Дед-Дуб довел свою дочь до нави, и сегодня я опять немножко ненавижу людей, и Крылов — не наш маньяк.

Ветров не обнял ее в ответ, но и не отстранился.

— Почему — не маньяк? — спросил он.

— Потому что он главный герой, а убийца — второстепенный. Уотсон, не Холмс! Человек-невидимка.

— Крылова у меня забрал Китаев, — недовольно сообщил Ветров. — ФСБ будет на коне и с шашкой, а мы что, всего лишь видовики. Дед-Дуб — это Лихов? Что с ним не так?

— Завтра расскажу, — Люся вошла вслед за ним в квартиру и без сил плюхнулась на ящик для обуви. — Знаешь, этот порнобоян тоже не главный герой. Он созерцатель, а не участник событий. Слова-слова-слова и никакого действия. А какой была твоя первая любовь?

Тут Ветров так удивился, что корка льда, сковавшая его, будто бы пошла трещинами:

— Ты все-таки пишешь мою биографию?

Люся засмеялась, стягивая с себя куртку, потом наклонилась, чтобы расстегнуть сапоги.

— Когда у тебя был первый секс?

— В шестнадцать, — неохотно ответил Ветров. — И это было огнище, если хочешь знать. Ба-бах! Фейерверки и салюты. Ничего общего с онанизмом.