– Ты выглядишь, как моя ширен, – прошептал Солярис.

Ткани, мягкие, заскользили меж босых ног и бёдер, когда я приподнялась на локтях. Дома, в башне Сола, всегда пахло старым пергаментом, жжёными фитилями и сухим деревом, но здесь, в его родном гнезде, пахло совсем иначе – только им одним. Мускус и огонь. Фарфоровая грудь с чётко очерченной трапецией и мерцающими чешуйками, уходящими к низу живота, мерно вздымалась, освобождённая от верхней рубашки перед сном. Мне стоило титанических усилий не протянуть руку и не притронуться к нему сразу.

– Тогда почему ты больше не целуешь меня?

«Мужчины теряют дар речи, когда ты теряешь робость», – поучала меня Матти после того, как одурачила очередного хускарла и выпросила у него ключ от ночной кухни. Теперь подобным могла похвалиться и я. Сол мычал что-то нечленораздельное, покрываясь бледными пятнами румянца, будто там, в пещере с вистерией, со мной был вовсе не он. Будто ему хватило решимости лишь на один поцелуй, но не на второй. Это раздражало в той же мере, что и умиляло, ведь кто бы мог подумать… Я смутила Соляриса!

– Как часто ты хочешь, чтобы я тебя целовал? – спросил он, стараясь не смотреть на мои губы и делая вид, что просто издевается надо мной, а не спрашивает всерьёз.

– Так часто, как этого хочешь ты, – ответила я без раздумий.

– А с чего ты решила, что я вообще хочу? Вдруг я не люблю, когда мне слюнявят весь рот и кусаются?

– Тогда тебе придётся привыкнуть.

Сол запнулся, но было поздно – в отличие от него, я не теряла решимости. Наоборот, её стало больше в тот день, когда мои чувства нашли взаимность. Именно поэтому я нависла над Солярисом и поцеловала его, в то время как он остался недвижим и смотрел на меня широко распахнутыми светящимися глазами.

Продолжалось его оцепенение, однако, недолго. С каждой секундой губы Соляриса становились мягче, словно сливочное масло на солнце, а тело расслаблялось и вдавливало меня глубже в пёстрые ткани, когда мы поменялись местами. В этот раз он был на вкус как сахарный тростник, который мы ели вечером на десерт, и этот вкус остался на моём языке даже после того, как я, стянув повязку с его шеи, осторожно поцеловала бледный шрам, а затем перевернулась на другой бок и прижалась к груди Соляриса спиной. Он всегда засыпал именно так – одна его рука покоилась под моей головой, а другая – на животе, прижимая к перине из одеял. Изумрудная серёжка Сола касалась моих волос, а моя – его щеки.

Всё, о чём мне стоило беспокоиться, переставало существовать, когда мы оказывались вместе в этом гнезде. Оттого я проваливалась в сон даже раньше, чем Солярис утыкался мне в затылок и начинал убаюкивающе урчать.