Но сейчас не время психовать, ведь Джексон все еще остается на взводе, говорю я себе, и потому просто устремляю на него игривый взгляд и ложусь на своей стороне кровати.

Джексон поднимает одну бровь, глядя, как я устраиваюсь поудобнее, затем укладывается рядом. Но от меня не укрывается то, что при этом он старается не касаться меня.

Что совершенно неприемлемо – ведь сама я пытаюсь сократить расстояние между нами, а не увеличить его. Но я ценю то, что он прилагает такие старания, чтобы я не психовала. Жаль, что до него не доходит тот факт, что из нас двоих психую сейчас отнюдь не я.

Но поскольку мне хочется, чтобы из его глаз ушла настороженность, я решаю, что сейчас об этом пока лучше не говорить, и вместо этого спрашиваю:

– Ты слышал шутку о крыше?

– Что-что? – Он надменно приподнимает бровь.

– Неважно. – Я фальшиво улыбаюсь: – Она выше твоего понимания.

Он озадаченно смотрит на меня. Затем качает головой и говорит:

– Они становятся все хуже и хуже.

– Ты даже не представляешь насколько. – Я переворачиваюсь на живот и двигаюсь, пока правая сторона моего тела не прижимается к левой стороне его. – Что нужно сделать блондинке, чтобы похудеть на два фунта?

На этот раз он поднимает обе брови и говорит:

– Вряд ли мне захочется это узнать.

Но я все равно отвечаю:

– Смыть косметику.

Он громко смеется, что удивляет и его, и меня. Затем качает головой и спрашивает:

– Это у тебя что, такая болезнь?

– Это же весело и прикольно, Джексон. – Я приклеиваю к лицу противную ухмылку. – Ты же имеешь представление о веселье?

– Думаю, я могу смутно припомнить, что это такое.

– Хорошо. Как можно назвать динозавра, который…

Он прерывает мою речь поцелуем, тянет меня к себе, и я оказываюсь на нем, сажусь верхом на его бедра, а мои кудри образует занавес вокруг нас.