– Тогда скажи, что мне надо делать. Уже без шуток.

– Хорошо. Ты должна думать о полете. Не о том, что ты можешь упасть, не о том, что ты можешь двигать крыльями, не о том, как взлететь, а просто о полете. О том, как ты поймаешь ветер.

Он оглядывается по сторонам, затем ему в голову, похоже, приходит какая-то мысль, потому что он хватает меня за руку.

– Знаешь, что? Пошли на трибуны.

– Ты шутишь? Я не стану сразу прыгать с трибун! Ни за что.

– Мы не станем прыгать с трибун – ты же не птенец, который учится летать.

Хадсон фыркает и тотчас оказывается на трибуне, где садится, развалясь и улыбаясь до ушей.

Мы подходим к первому ряду трибун, и Флинт останавливается перед бортиком.

– Хотя надо заметить, что, если бы ты в самом деле спрыгнула с трибуны и начала падать, мы с Джексоном подхватили бы тебя. Так что тебе нечего опасаться, понятно? Все проще простого.

Я чувствую, как у меня округляются глаза.

– И это говорит парень, который только что уверял меня, что я пойму, как надо летать в ходе игры.

Он шевелит бровями.

– Если честно, я по-прежнему считаю, что дело можно было бы сделать и так. Но давай попробуем вот эдак.

И он вдруг поднимает меня и ставит на бортик перед первым рядом трибун. В отличие от тех случаев, когда он поднимал меня в моем человеческом обличье, сейчас его бицепсы напрягаются, и он кряхтит.

Мне тоже приходится нелегко. Одно дело – удерживать равновесие, стоя на ограждении, когда ты из плоти и крови, и совсем другое – когда ты состоишь из камня. И мне приходится напрячь всю свою волю, чтобы не завизжать, когда он отпускает меня. Но я ни за что не стану вести себя как истеричная человеческая девица, затесавшаяся в компанию сверхъестественных существ.

Джексон заслуживает лучшего, как, впрочем, и я сама.

И вместо того, чтобы истошно завопить, как только Флинт перестает меня держать, я подавляю рвущийся из горла крик и спрашиваю:

– И что теперь?

На лице Флинта отражается неуверенность, когда он говорит:

– Прыгай.