– Ты это серьезно? Значит, вот чего ты хочешь после всей этой лабуды с пьесой «Нет выхода», которой ты пудрил мне мозги на поле?

– Не понимаю, в чем тут проблема, – надменно говорит он. – Это великое произведение литературы.

– Ага, вот только ты его вовсе не читал.

Я отстраняюсь от Джексона с печальной улыбкой на лице.

– К нам опять заявился Хадсон.

На секунду на лице Джексона отражается гнев. Настоящий гнев, который, однако, тут же проходит, и он невесело улыбается мне.

– Я жду не дождусь того дня, когда он наконец оставит нас навсегда.

– Я тоже, – отвечаю я и говорю это всерьез. Я правда жду не дождусь того дня, когда мой разум и мое тело будут принадлежать только мне и больше никому. Но все же мне кажется, что в словах Джексона и в его голосе что-то не так. Только я не могу сказать что.

Может быть, поэтому, когда он наклоняется, чтобы коротко поцеловать меня в губы, я уклоняюсь и вместо этого крепко обнимаю его. А может быть, дело в моем чересчур живом воображении, потому что, когда он с силой обнимает меня в ответ, на минуту – всего лишь на минуту – я впервые за долгое время чувствую себя безопасно и хорошо.

Но, взглянув на Хадсона, я вижу в его взгляде ярость, которую он не успел скрыть. Он взбешен, таким я его еще не видела, и не только взбешен, но и задет. Взгляд его прищуренных глаз сверлит Джексона, и тот вдруг шатается и опирается рукой о стену.

– Ничего себе. Видимо, я устал сильнее, чем думал.

Что-то не так. Я это чувствую. Но прежде, чем я успеваю задать ему вопрос, он выпрямляется и смотрит на меня с уверенной улыбкой.

– Увидимся утром? – спрашивает он, наконец отстранившись от меня.

– Да. Встретимся за завтраком в кафетерии до начала уроков.

– Хорошо. – Он начинает поворачиваться, но в последнюю секунду останавливается и говорит: – Передай Хадсону вот это. – И показывает средний палец.