У меня есть одна секунда, чтобы полюбоваться его безупречным телом прежде, чем он сует руку в ящик своего комода и достает – ну надо же – пару боксеров «Версаче», причем без пририсованных усов и чертячьих рожек.

– Посмотри! – говорю я ему, роясь в ящике. – Это снова твои трусы «Версаче», и они в полном порядке.

Он закатывает глаза, но, похоже, он не очень-то доволен, когда снова сует руку в ящик и расправляет свое нижнее белье, которое я осмелилась тронуть.

– Ты же понимаешь, что еще это значит, не так ли? – спрашиваю я, тоже начав одеваться.

– Что именно? – настороженно спрашивает он.

Я показываю кивком на его проигрыватель:

– Твоя коллекция виниловых пластинок.

– По-прежнему в полном порядке! – радостно восклицает он и, подбежав к стереосистеме, опускается на корточки.

Следующие пятнадцать минут он только и делает, что один за другим вынимает свои виниловые альбомы, расставленные в идеальном алфавитном порядке, и делает это с таким восторгом, что я не могу не смеяться. Во всяком случае, пока он не ставит пластинку с саундтреком мюзикла «Величайший шоумен».

И я со слезами на глазах смотрю, как он находит на диске ту песню, которую назвал нашей несколько месяцев назад.

– Ты потанцуешь со мной? – спрашивает он, протянув мне руку, когда его берлогу заполняют первые звуки песни «Rewrite the Stars»[11].

И я понимаю, что нам надо поговорить о возвращении, надо разработать план, потому что мы не можем допустить, чтобы наши родные и друзья волновались о нас вечно. Тем более что я знаю, как вернуть нас домой.

Но, когда Хадсон улыбается мне и его не уложенные гелем волосы падают ему на лоб, я решаю, что это может подождать. Потому что никогда не будет такого, чтобы этот парень – мой парень – пригласил меня на танец, а я отказалась.

Так что я беру его руку и позволяю ему обнять меня. И, хотя я готовлюсь к тому, что он будет кружить меня и откидывать назад, этот танец оказывается не таким. Вместо этого мы просто держим друг друга в объятиях и двигаемся под знакомый мотив.

В самом конце песни Хадсон все-таки откидывает меня назад и, когда он возвращает мое тело в исходное положение, я вижу в его глазах страх. И понимаю, что в моих глазах он видит решимость.

– Все будет хорошо, – говорю я ему.

– Ты не можешь этого знать, – отвечает он. – Ведь ты понятия не имеешь, что эта магия времени, ударившая в нас, могла сделать с тобой – или со мной.

Я беру его за руку:

– Я знаю, что все будет хорошо. Как может быть иначе? После всего, что мы пережили, после всего, что мы сделали и чем мы стали друг для друга, как возвращение домой может разрушить то, что у нас есть?