Он стоит передо мной, медленно снимая зеленый колпак и марлевую маску. Хирургический халат самого большого размера ему мал и тянет подмышками. Он сед, как и я. У него короткая округлая борода. На носу у него блестят золотые очки.

— Богдан Петрович! — кричит Марина от поста, — в какую палату записывать?

— В двести восьмую, — говорит он, не отрывая от меня взгляда.

— Богдан Петрович? — я медленно шевелю губами, как будто говорю вовсе и не я, а кто-то во мне — за мной — кто вовсе и не вдовая пенсионерка Горелова, кто-то… Другой.

— Богдан, значит?

— Нашла, — говорит он.

— Нашла и вспомнила.

— Значит, пойдем?

— А что будет… здесь?

Он странно дергает ртом — не то жует губами, не то пытается ухмыльнуться.

— А то будет, что именно сегодня врач Пловцов понял, как проводить именно эту, дотоле считавшуюся невыполнимой, операцию… А еще прямо сейчас в Домодедово садится самолет из Певека, а в нем сидит Виктор Амиров. Старший сын. Вчера он получил письмо от отцовой соседки.

— И что?

— А то, что он будет здесь через три часа. Маринка ему все расскажет. После похорон он заберет Алексеевну на Север и его дети будут звать ее бабушкой… Еще четыре года.

— А потом?

— Потом она поскользнется, сломает бедро и быстро умрет от пневмонии. Дома. Среди семьи.

Я киваю, соглашаясь.

— Иначе ты бы осталась, — он не спрашивает.

Я молча смотрю на него.

— Я люблю тебя, — говорит пожилой толстый хирург маленькой сгорбленной санитарке.