Я сжалась ещё сильнее, и руки Гриши скользнули мне на плечи, чтобы расправить их, и теперь моя голова нашла покой на его плече. Ноздри против воли раскрылись, точно розовые бутоны, вдыхая последствия спортивных игр с малышней. Запах взрослого брата… Он завораживал, взывал к женскому естеству, глушил все страхи силой динамита…

       — Я слишком много теперь про тебя знаю, — кричал в голос мой внутренний голос. — Слишком… Даже то, что ты бы никогда мне не рассказал…

       Гриша не напрягся. Его руки еще нежнее стали гладить налившуюся желанием грудь.

       — В моей жизни не случалось ничего, чего бы мне следовало стыдиться… Не думаю, чтобы Ленка что-то там приврала, выдавая страшные Гришкины секреты… Так и знал, что вас, баб, нельзя оставлять одних. Ведь звал же гонять на квадроциклах, звал… И ты бы продолжала свято верить, что я святой…

       Он вжался губами мне в ухо: он по-прежнему тяжело дышал.

       — Ты не святой, ты демон — простонала я, когда Гриша соединил на вершине моей груди свои большой и указательный палец. — Я даже знаю про твои зубы… — стиснула я свои, чтобы подавить рвавшийся наружу новый стон.

       Гриша не замер, сразу рассмеялся.

       — Ещё скажи, что поэтому у меня поцелуи ненастоящие… Ну, скажи…

       Он развернул меня к себе, но не для ответа, а чтобы дать мне свой губами — мягкими, сочными, безжалостными — умело убеждающими меня в том, что до него я не знала настоящих поцелуев: тех, что вытягивают из тела душу.

       — Лиза, я все ещё хочу тебя… — и этот голос может опускаться до баса не только в песне. — Почти бесконтрольно.