— Это стол, на нем едят…

       Я по театру знаю, что он помнит этот стишок. И его руки мгновенно вернулись мне на талию, чтобы перекинуть горячее тело на кушетку. Затем с трудом отыскали мужскую футболку. Я видела, как дрожат на его груди темные завитки, точно былинки на ветру, и такими же невесомыми сделались все мысли и все тело, когда мой желанный мужчина склонился к моей груди с очередным поцелуем.

       — Лиза, мне быть аккуратным или можно ни о чем не думать?

       Нашел время спрашивать? В страхе я сжалась так, что он лишь чудом не пролил свое добро. Во второй части марлезонского балета он всегда предохранялся, но видимо на родительскую баню не рассчитывал.

       — Да что ты так дёргаешься?! Чего боишься?

       Я не оттолкнула его, но вывернулась и свесила ноги с кушетки, чтобы стиснуть коленки, которыми еще мгновение назад крепко прижимала Гришу к себе.

       — Лиза, Лиза… Мы же с тобой достаточно взрослые, чтобы не бояться последствий.

       Я отвернулась, все ещё не в силах ворочать языком. Гриша устроился у меня за спиной, зажав рукой мой бедный живот. Подбородок его тем временем рыл окоп в моем плече, а волосы щекотали горящее далёкой зарницей ухо.

       — Мы знакомы неделю… Ровно неделя сегодня. Забыл?

       — Лиза, твоя дочь называет меня папой… Это намного серьезнее любого штампа, ты так не думаешь разве? — он откинул с плеча непослушную прядь и впился в кожу чуть ли не зубами. — Мы уже вышли из возраста максималистов, тебе не кажется? — теперь он пробовал на зубок мочку уха. — Мы умеем идти на уступки. Мои вместе уже двадцать пять лет. Думаешь, они никогда не ругались?