Реза невидящим взглядом уставился на стопку листов.

— Не смей прикасаться к ним больше. Я стёр в кровь пальцы, пока писал это. Если ты повредишь хоть один лист,  мне придётся переписать его.

— Зачем?

Суслик,  тебе велено молчать. И ты прекрасно знаешь,  зачем он рисует и пишет. Вернее не зачем, , а почему. Потому что он больной на всю голову! Уверена,  коль сверить листы,  то иероглифы на них будут идентичны! Но как,  как у него получается так складно рассказывать?  Потому что он сумасшедший, а сумасшедшие все талантливы. Его нельзя оценивать,  как нормального человека! Его вообще не надо оценивать. Его надо принимать таким,  какой он есть. И не раздражать по мелочам, , а то в нынешнем состоянии он тебя точно утопит…

Сусанна поджала ноги и натянула на колени плед. Сейчас бы хиджаб, а то виски от холода сводит!

— Затем,  — ответил Реза с опозданием,  — что это наше с тобой проклятье. Вернее моё,  потому что ты сама — часть моего проклятья. Возможно, самая приятная и неожиданная,  ради которой я могу простить ему тридцать лет ужаса,  в который он ради исправления собственной ошибки ввергнул моего отца и меня самого.

Суслик,  если ты ещё хоть раз откроешь рот,  то придётся заткнуть уши. Иначе после очередного признания мистера Атертона захочется утопиться в реке даже без его помощи!

— После похорон отца я остался один на один с проклятьем, хотя ещё не до конца понимал его сути. Оно было сумрачным, почерпнутым из суеверий, созданных Голливудом и чокнутыми литераторами. Я оставался последним, в ком текла кровь Раймонда Атертона, и моя скорая смерть казалась мне закономерной, а сопротивление потусторонним силам бесполезным. Прадед, взломав печать на гробнице и уничтожив росписи, необходимые для благоденствия фараона в загробном мире, по идее подписал себе смертный приговор, и я терялся в догадках, отчего он умер своей смертью. Дед, продавший женские украшения скупщикам, стал в отличие от прадеда настоящим вором, но и его не постигла преждевременная смерть. Мой отец зашёл ещё дальше, уничтожил мумию фараона, и тоже столько лет оставался жив. И лишь я, взяв на руки мумию ребёнка, тут же привёл в исполнение смертельный приговор. Только умер не я, умер отец — выходит, моя жизнь оказалась для фараона важнее справедливого возмездия, но смерть отца стала явственным посланием — он грозил мне карой в случае непослушания. Я лежал и гадал,  что ему может быть от меня нужно. И ничего не приходило на ум. Я взял тогда тетрадь, куда записывал воспоминания деда, но либо слишком мало деталей записал, либо детектив получился из меня аховый, но, не найдя и единой зацепки,  я со злости сжёг тетрадь. Лист за листом. И когда Латифа принесла ужин, в комнате стоял такой чад, что она выгнала меня в сад. Я уже много дней не покидал комнату, и духота и угар примешивались к слабости, оставшейся от падения. Я попытался зачерпнуть в пруду немного воды, чтобы умыться, но в итоге потерял сознание и рухнул лицом в ил. Если бы не Аббас, посланный матерью вытряхнуть половики, мы бы с тобой сейчас не разговаривали, — Реза усмехнулся. — Да тебя бы вообще не было…