— Сожги папирус!

Фараон кивнул и,  схватив послание с мокрой простыни,  бросился к светильнику. Папирус запылал. Только в этот раз он не глядел на пламя, постоянно оборачиваясь к постели,  боясь за Нен-Нуфер,  и не заметил,  как пламя подобралось к пальцам, , но он не вскрикнул, , а молча приложил обожженные пальцы к мочке,  кляня оставшиеся в ушах серьги.

— Я позову врача!  Не вставай с кровати.

Однако с порога ему пришлось вернуться,  чтобы подхватить скорчившуюся Нен-Нуфер.

— Дыши,  просто дыши,  — рука скользила по согнутой спине царицы,  вбирая проступивший на шее пот. Он не стал поднимать её с циновки обратно на кровать. — Дыши,  мой прекрасный лотос,  отпусти боль…

Нен-Нуфер откинулась ему на плечо и прошептала:

— Я люблю тебя,  Райя. Люблю даже за ложь,  которая подарила мне почти год счастья… Но Хатор не простит тебя,  сколько бы я ни молила её нынче…

— Я позову врача,  — шептал фараон,  собирая губами со лба жены испарину. — Позволь только положить тебя обратно на кровать.

— Оставь меня здесь. Мне привычнее на циновке… Пока она служила мне постелью,  Боги слышали меня…

Фараон поднялся, , но тут же вновь пал на колени, чтобы удержать голову Нен-Нуфер.

— Ты ударишься так!

Но новая схватка уже скрутила тело царицы, и её стон поглотил слова фараона.

— Кекемур!

Фараон помнил,  что именно он находился сейчас ближе всех к царским покоям.

— Кекемур! — закричал он громче.

Но стражник не шёл.

— Я велела им всем не приходить,  — простонала Нен-Нуфер,  приподнимаясь на локтях,  и фараон вновь с трудом сумел спасти её лоб от встречи с напольными плитами.

— Кекемур!

Наконец юноша прибежал на зов, , но не посмел переступить порога царской опочивальни, потому что царица корчилась на полу, , а фараон стоял перед ней на коленях,  крепко держа голову.

— Сюда! — фараон продолжал кричать,  хотя юноша стоял уже в двух шагах от него,  вцепившись пальцами в юбку. — Держи ей голову,  олух!