– Ты отпетая мерзавка, эти миллионы к ним не с неба упали, они их заработали. Ты, чёрт возьми, подставила меня, а теперь предлагаешь мне жениться на тебе? Ты сумасшедшая, если искренне считаешь, что я смогу забыть это и продолжить трахать тебя по любому поводу. Признаюсь тебе, что у меня вряд ли теперь на тебя встанет.

– Может, проверим? – Таня вновь надела маску коварной соблазнительницы и, ехидно улыбаясь, протянула ко мне свои руки, которые в ту секунду казались мне скользкими щупальцами морского чудовища.

– Ты жалкая, – выдавил я сквозь зубы. – Даже теперь ты пытаешься использовать секс. Мне это уже не интересно, честно, не трать свою энергию зря, лучше направь её на какого-нибудь очередного старикашку.

Я перехватил её запястья и с силой оттолкнул назад. Лицо Спициной вновь налилось яростью.

– Да что ты вообще видел в своей жизни? Замарашку-жену и капризного ребёнка? Скудный минет по праздникам? Если бы не я, ты бы никогда не решился построить этот завод…

Она не успела договорить, как моя рука обхватила её лицо, с силой сдавливая пальцами её щёки и затыкая ей рот, в котором застрял рвущийся наружу поток слов.

– Не. Смей. Упоминать. Своим. Грязным. Ртом. Мою. Семью, – рычал я, выделяя каждое слово и наблюдая в её глазах мгновенно зародившийся страх. – Ты и мизинца их не стоишь!

Таня одернула мою руку, заглядывая мне в глаза.

– Ты всё ещё любишь её, – зло подтвердила она то, что я сам от себя тщательно скрывал последние месяцы. Найдя тень подтверждения своих слов в моих глазах, Таня резко изменилась в лице, на котором теперь читалась растерянность. – И что в ней есть такого, чего нет во мне? Почему вы все любите одних, а трахаете других?

Она спросила это уже без злости, только с какой-то едкой горечью, словно подтверждая тем самым ненавистную правду. Что-то поменялось в Тане. Она сползла на диван, и мне вдруг показалось, что вся её уверенность в себе испарилась, а на её место пришло какое-то отчаяние. Спицина выглядела теперь как затравленный зверь, который только что осознал, что его загнали в силок и что жить ему осталось совсем недолго. Меня такие перемены в мгновение привели в ступор. Я интуитивно ощущал, что она именно сейчас не притворяется, что именно сейчас она настоящая. Я не мог ничего ответить ей, мне казалось, что ещё секунда и она расплачется, хотя меня это уже не трогало.

Мне неожиданно стало понятно, почему Таня такая. Она не знает, что такое привязанность, потому что её никто никогда не любил. Она осталась без родителей в детстве, и это отразилось на её восприятии мира, она никому не доверяла, она могла положиться только на себя. Я почувствовал, что жалость к этой женщине, которая сейчас позволила себе быть слабой и уязвлённой, вытесняет отвращение к ней. Таня одинока, она душевно одинока, и теперь я это явно понял, осознал, что её равнодушие служило всего лишь прикрытием, её нежелание изливать душу кому бы то ни было – защитная реакция. По сути, сейчас мы с ней были оба одиноки и осознание этого факта никак не добавляло ненависти к этой женщине. Она верила в свою собственную правду, которую выдумала, холила и лелеяла, верила в неё всем сердцем и закрывала это сердце от других. Просто у Тани не было рядом любящего человека, который смог бы вовремя ей объяснить, что её правда – далеко не истина, что она заблуждается и идёт по неправильной тропинке, ведущей в непроглядное одиночество.