Мамору жил, почти не получая известий из дома, и его это вполне устраивало. Он не был любопытен. Меньше всего его волновали дела наследства: будучи монахом, он отказался от всего материального. Однако к внезапному появлению старшего брата Мамору был не готов, и удивление так исказило его лицо, что он долго не мог заставить себя принять прежний невозмутимый вид.

Акио, пришедший в монастырь пешком на рассвете, тоже с невольной оторопью разглядывал своего самого непорочного брата. В 20 лет Мамору выглядел на все сорок. Он был совершенно лыс, сгорблен, ужасно худ и таскал на плечах какую-то вылинявшую хламиду грязно-оранжевого цвета. Акио, одетый хоть и неброско, но со вкусом, отличался от брата так же сильно, как тонкий китайский фарфор отличается от грубой глины.

Было раннее утро. Река, уже давно вошедшая в привычное узкое русло, сильно шумела. Обоих братьев окутывал мокрый туман. Акио чуть поморщился, чувствуя, как липнет к телу благородный шёлк, Мамору несколько раз моргнул веками, почти лишёнными ресниц.

- Ну здравствуй, братец, - слегка поклонившись, произнёс Акио.

- И тебе здравствуй, братец, - дребезжащим, почти старческим голосом откликнулся Мамору.

- Как поживаешь, братец? – Акио изобразил на лице дружелюбную улыбку.

- В молитвах, братец. А как твои дела, братец?

- Да, вот, пришёл навестить тебя. Не возражаешь?

- Не возражаю, братец, - поклонился Мамору.

Беседа явно не клеилась. Никакой сердечности в голосе младшего брата Акио не заметил, да и сам не испытывал тёплых чувств. Он отказывался признать, что вот этот высохший и сморщенный мужчина, похожий на евнуха, и есть его родной брат Мамору. Да что с ним сделали за шесть лет?!

- Как твоё здоровье, Мамору? – всё-таки спросил Акио, вглядываясь в рябое лицо монаха.

- Здоровье? Я уж и забыл, когда меня спрашивали про здоровье. Всё хорошо, братец. Только не зови меня Мамору, от этого имени я давно отказался. Теперь меня все зовут Нобуру-Дасида.

- Как-как?

- Нобуру-Дасида. Это моё монашеское имя, - смиренно ответил Мамору.

- Гм, - только и смог выговорить Акио.

Оба минуту помолчали. Мамору переминался с ноги на ногу: он вышел из кельи, чтобы почистить берег перед храмом от водорослей и всякого сора, который каждый день приносила река. Встреча с братом нарушила его давно сложившуюся картину мира, и теперь он не знал, как себя повести. Чутьё подсказывало ему, что Акио, проделавший такой долгий путь, не захочет сейчас же повернуть назад и оставить Мамору в одиночестве заниматься утренними делами. Но что делать с таким гостем, монах и не представлял.