Не знаю, отключилась ли я по-настоящему… или в буквальном смысле слова испытала провал в памяти.

Но какая-то часть меня определённо отсутствовала.

Когда я наконец-то смогла достаточно сосредоточиться, чтобы слушать или запоминать увиденное, я сидела на одеяле, расстеленном поверх травы. Вокруг меня лежали другие одеяла, и видящие сидели на них со скрещёнными ногами и на коленях, деля меж собой напитки и еду.

Я слышала, как они говорили о Дубае.

Я слышала, что они обсуждали покупателя в Дубае, который коллекционирует видящих из Списков Смещения. Я слышала, как они говорили о самих списках — Списках, которые, видимо, моя мать (в смысле, моя биологическая мать, о существовании которой я до сих пор не догадывалась) поместила в нью-йоркское банковское хранилище, чтобы я их там нашла.

Эта информация раз за разом прокручивалась в моей голове.

Она крутилась и крутилась, в некотором роде бессмысленная, но в то же время такая осязаемая, что мой разум невольно зациклился на ней как на самом важном. Моя мать составила, нашла или украла оригинальные Списки Смещения. Она поместила их в ячейку хранилища нью-йоркского банка, зная, что в какой-то момент я увижу сон и найду их.

А значит, что она же поместила туда книгу — книгу, которую никто не мог прочесть.

Я давно не думала о той книге. Я даже не знала, где она находится.

С таким же успехом она могла быть уничтожена, когда отель в Нью-Йорке подвергся натиску цунами, или же её могли потерять во время эвакуации.

Я уставилась на песок, стараясь думать сквозь это, заставить это что-то значить.

Я ощутила пальцы Ревика на своей коже и посмотрела на него, не в силах осмыслить его присутствие рядом с собой. Мы практически полностью заняли открытое пространство, хотя я не помнила, как мы сюда пришли — место располагалось сразу за поломанным рядом пальм, отделявшим нас от пляжа.

Я видела океан за изогнутыми грациозными стволами.

Это мог быть один из моих снов — как мы сидим здесь и смотрим на волнующийся океан.

Ревик устроился рядом со мной на одеяле, наши ноги соприкасались, его рука сжимала мою ладонь почти слишком крепко, а пальцы другой руки гладили меня по обнажённому предплечью. Я не пыталась высвободиться, но осознала, что уставилась на наши сомкнутые руки, словно они почти сбивали меня с толку вместе с гладящей ладонью, на которой было надето кольцо моего человеческого отца.

По другую сторону от меня и немного впереди сидела женщина с тёмно-зелёными глазами, которая так всматривалась в моё лицо, что глядеть на неё было тяжело. Она и мужчина с волнистыми выгоревшими на солнце волосами смотрели так, будто тоже не знали, что со мной делать.