Сокрушённая
Он привёл меня обратно в резервуар.
По дороге мы миновали людей, которые пялились на нас.
Видящие, обслуживавшие станцию охраны снаружи резервуара, тоже пялились на нас. Я окинула взглядом их лица и глаза, не особо обращая внимание.
Ревик говорил с ними, но я не разбирала почти ничего из того, что он сказал.
В самом конце я расслышала, как он сказал им оставить нас в покое.
Я почувствовала, как они противятся этому запросу, хотя не слишком присматривалась к их реакции.
Я слышала, как Ревик по дороге совершил как минимум один звонок по коммуникатору, но разобрала лишь немногие слова. Я слышала, как он сказал кому-то «Да, она со мной» незадолго до того, как отключился и взглянул на меня, словно убеждаясь, что это по-прежнему я держу его за руку.
Не помню, чтобы он говорил что-то непосредственно мне после той первой горстки слов. Большую часть дороги по кораблю он молча вёл меня за руку.
Думаю, к тому времени нехватка сна всерьёз сказывалась на мне.
Когда мы наконец-то прошли все протоколы безопасности и вернулись в замкнутую конструкцию резервуара, он меня не отпустил. Он повёл меня прямиком в уборную через низкую дверь, которая находилась слева от его стола.
Бережно заведя меня в узкую комнатушку, Ревик не отпустил мою руку, когда наклонился, чтобы нажать на кнопки включения воды и регулирования температуры.
Включив душ, он ничего не сказал.
Слегка нахмурившись, он просто повернулся ко мне и показал одной рукой жест, который у видящих означал краткую просьбу о разрешении.
Увидев, что он смотрит на мою одежду, я кивнула.
Он не медлил и сразу же начал раздевать меня.
Я осознала, что слегка вздрагиваю, ощущая боль в нём и в себе, но я не отстранялась от его пальцев. Он снял с меня армейскую рубашку и начал расстёгивать ремень, сдёрнул мои брюки с бёдер, затем присел на корточки, чтобы снять их со ступней и лодыжек.
Я видела, как на пол сыплется песок.
Я видела, как он сыпался из штанов, затем из моего нижнего белья. Я видела, как Ревик уставился на это, словно на несколько секунд зациклившись на этом факте, и из его света выплеснулось ещё больше боли.
Он по-прежнему ничего не говорил.