— Спасибо! — Вадим не мог найти слов, чтобы объяснить, насколько благодарен. Да и не это надо сейчас. Главное, уйти поскорее и дать Мараджанову хоть пять минут побыть одному.

У Лиманского от сердца отлегло — раз Эрнст сказал, что устроит все с Милашей, значит, так и будет. В масштабах филармонии он был больше чем Бог — он был главный дирижер.

Вадим едва успел переодеться, и они сразу побежали наверх, по той самой узкой крутой лестнице, что удивила Милу вначале.

— Говорят, тут Сергей Васильевич рыдал, когда симфония его провалилась, — на ходу сказал Вадим, он тянул Милу за руку. — Идем, идем скорее…

— Сергей Васильевич — это кто? — едва поспевала за ним Мила.

— Рахманинов.

Вадим с Милой вошли на хоры за несколько секунд до того, как Эрнст под дружные аплодисменты поднялся на пандус и встал за пульт. Устроились на служебных местах, там, где обычно сидели операторы или фотографы.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Сверху хорошо было видно дирижера и весь оркестр.

Вот Эрнст поднял руки, воцарилась тишина. Едва уловимое движение пальцами, а главное, взгляд, и…

Та-ра-рам та-ра-рам та-ра-ра-рам — запели скрипки, знакомая тема сороковой симфонии Моцарта увела в другую реальность. Нежная и трогательная, как нельзя больше соответствовала сейчас эта мелодия радости, что окрыляла Вадима. А Мила еще не знает! Он же не сказал.

Лиманский накрыл ее руку своей, наклонился, шепнул на ухо:

— Милаша, родная, мы вместе поедем. Эрнст берет тебя с нами…

Мила ничего не ответила, только сплела пальцы с пальцами Вадима и прижалась щекой к его плечу. Он обнял ее за талию.

И так сидели они на хорах, а внизу безбрежным океаном волновалось счастье! Настороженная надежда — вот что слышал сейчас Вадим.

И уверения божественного Моцарта в том, что большой музыкант не обязательно должен быть одинок. Что и для него доступно простое человеческое счастье.

Оркестр Мараджанова всегда можно было узнать! Когда маэстро стоял за пультом, музыканты не только дышали в такт — они соединялись душами. И на время звучания рождалась некая единая душа, волей маэстро она вбирала в себя всех. Внимая ясному и открытому жесту Мараджанова, скрипки, виолончели, контрабасы, флейты, кларнеты переводили его в звуки, передавали людям мысль и чувства Моцарта и дирижера. Время расширялось, открывая изначальный Свет.

Вадим почувствовал, как слезы подступили к глазам. Все ушло, остались только музыка и ощущение совершенной близости с огромным залом, незнакомыми людьми, которые, так же как и Вадим, слушали, затаив дыхание. И с Милой — единственной женщиной в мире. Вот ее рука. Тепло. Свет.