— Ушли? — спросила я, заворачиваясь в мягкий халат.

— Угу, — кивнул Тимофеев, отряхивая пыль с джинсов, и сел на диван.

Я спрятала голые ступни в красные махровые тапочки и закрыла за собой дверь ванной комнаты. Кожа на всем теле адски пылала после горячей воды.

— Замечательно…

— Как ты себя чувствуешь?

Я подошла и села напротив него. Мокрые волосы разметались по моим плечам, тело ужасно ныло. В горле еще ощущалось легкое першение, голос оставался сиплым, но звучал гораздо лучше.

Я перевела взгляд на обрывки платья, болтавшегося на спинке дивана. Ткань была разодрана и не подлежала восстановлению. Я безжалостно смахнула его на пол, подальше от глаз.

Лёша выглядел усталым и обеспокоенным. Его широко распахнутые глаза скользили по моему лицу, пытаясь не упустить ни малейшей детали. Он сидел, сгорбившись, словно его вдавили в диван, и боялся показать свои чувства и переживания.

— Да всё хорошо, — прошептала я, разглядывая его длинные пушистые ресницы, так хорошо сочетавшиеся с новой для его лица брутальной густой щетиной.

— Если ты устала, — произнес он, сглотнув, — ложись, я…

— Нет, — усмехнулась я, — ты забыл, что по вине безумной родственницы мне пришлось неплохо выспаться.

Ему было не до улыбок. Тимофеев взял мою руку в свою, продолжая хмуриться.

— Донских не хотел уходить, пока ты не скажешь ему, что с тобой всё хорошо.

Мои губы сжались.

— Я слышала, как он стучался.

Лёша вздохнул, разглядывая синяки на моих руках.

— Он не сказал этого, но винит во всем себя.

— И ты тоже.

— И я…

Он улыбнулся одним лишь краешком губ.