— Будем считать, что меня обидел не ты, а алкоголь и горе, — медленно, не поворачиваясь к противнику спиной, двигаюсь я к дверному проему.

Мой тактический маневр почти удается, но Верещагин делает рывок, слишком быстрый для нетрезвого человека, и успевает схватить меня за талию.

— Не смей меня трогать! — сквозь зубы цежу я, откидываясь назад и прогибаясь.

— Спортивное прошлое? — восхищенно усмехается Верещагин и хамит. — Инсценируем Камасутру?

Звук пощечины, раздающийся в тишине спящего дома, заставляет меня вздрогнуть, а Верещагина отпустить меня.

— Хам! — как можно спокойнее констатирую я.

— Между мужем и женой могут быть и такие шутки, — хмуро отвечает он, потирая левую щеку.

— Я-тебе-не-жена! — чеканю я, продолжая отступать.

— Запамятовала? — ухмыляется он, продолжая наступать. — Документы еще действительны.

— Это насилие, — напоминаю я.

— Разве? — нагло удивляется он. — Мне казалось, что это супружеские обязанности, которые пора выполнять.

— У тебя поехала крыша! — заявляю я. — Твой гарем-курятник готов их выполнить вне очереди!

— Очередь устанавливаю я. Твоя ревность меня возбуждает, — ласково говорит Никита, делая шаг в мою сторону.

Я не успеваю выйти из кухни — оказываюсь прижатой к прохладной стене.

— У тебя сумасшедшая красота, — быстрые и частые поцелуи покрывают мое лицо, каждый его сантиметр. — Я с ума схожу!

— Туман, — не найдя другую возможность его остановить, напоминаю я. — Сегодня умер Туман. Ты помнишь, что его отравили?

Мощное тело вздрагивает. Поцелуи прекращаются. Руки мужчины перемещаются на мое горло, слегка сдавливая его.

— Ты что-то знаешь? — хрипит он, во взгляде страсть и горе, а еще ненависть.

— Никита! — женский голос в тишине сонного, погруженного во мрак дома, в котором ярким пятном выделяется кухня, звучит неожиданно.

В дверях кухни стоит Рита. В дверях кухни «нашего» дома, адрес которого она не знает. Ночью.