— Он защищал Таисию Петровну? — предположила я, прижимаясь к его плечу носом и чувствуя горячую потребность самой защитить этого очень сильного человека.

— Нет. Не ее, — Никита берет мое лицо в широкие ладони. — Меня. Я только сегодня понял это по-настоящему. Человек, которого я истово ненавидел, которого я жаждал уничтожить, не стесняясь привлечь к этому и его единственную дочь. Человек, которого я мечтал не просто стереть в порошок, а даже, прости, Лера, довести до выбора смерти вместо жизни…

Никите словно не хватает ни слов, ни воздуха — он замолкает и не заканчивает фразу. Я смотрю в его глаза, темные, карие, затягивающие меня в какой-то коловорот, и ничего не говорю. Я испытываю боль за Никиту и собственного отца одновременно.

— Вяземский просто защищал меня от правды. От меня самого. А потом, когда понял, что я не остановлюсь и погублю тебя, возненавидел меня так же сильно, как я его. Но правды так и не сказал, — Никита смотрит на меня, не отпуская мое лицо и вдруг спрашивает. — Ты простишь меня?

— Меня бы здесь не было, — честно отвечаю я любимому человеку и даже пытаюсь грустно пошутить. — Если ты вспомнишь, то это я тебя на себе женила, в последний раз…

Он прижимается губами к моим губам, не углубляя поцелуй, не настаивая на своих правах, едва прикасаясь, словно пытаясь оставить на моих губах легкий отпечаток своих.

— Не за мое поведение тогда, а за мою тупость! — досада искажает лицо Никиты. — Если бы всё оказалось так, как я был уверен, то хоть как-то можно было бы оправдаться! А теперь… Я совершенно не понимаю, что мне делать. Поднимать тени прошлого из могил? Настаивать на пересмотре дела? Упечь мать в тюрьму?

Я пугаюсь и молчу. Если бы мне пришлось принимать решение в подобном вопросе… То смогла бы я выбрать? Вряд ли.

— Есть еще Виноградов, — аккуратно напоминаю я. — Он кровно заинтересован в том, чтобы всё осталось внутри стен. Навсегда.

— Мне плевать на карьеру Николая Игоревича! — грубит Никита, смягчая недовольство теплым объятием. — Но мне не плевать на мать, как бы в это не верилось всем вокруг.

— Я знаю! — по-детски радуюсь я, действительно, найдя выход. — Надо посоветоваться с одним человеком. Он обязательно поможет, скажет, что делать и делать ли вообще!

— Нет! — Никита больно обнимает меня. — Нельзя никого посвящать в нашу семейную историю!

— Этого человека можно, — убеждаю я мужа, положив ладонь на его грудь и ощущая размеренное, чуть убыстренное его биение.

— Кто же это? — хмурится Никита недоверчиво.

— Макс! Максим Константинович Быстров! — быстро и эмоционально отвечаю я. — Он прекрасный адвокат. Просто лучший!