— Мне показалось или ты хотел говорить о чем-то другом? — тревожусь я, видя и темные круги под его глазами, и растерянную грусть в глазах.

Никита долго молчит, обнимая меня и грея своим большим телом, потом отстраняется и говорит:

— Ты не догадалась?

— Нет… — совсем теряюсь я, не понимая, что именно его беспокоит. — Тебе так нужно это отцовское письмо? Что ты хочешь в нем найти?

— Мать уничтожила письмо, — с нажимом отвечает мне Никита. — Она этого не сказала, но это очевидно.

— Возможно, правильно сделала? — осторожно начинаю я. — Иначе следствие узнало бы о мошенничестве и отравлении. А значит, об убийстве Ковалевских.

Лицо Никиты искажает кривая улыбка, делающая его неузнаваемо странным, каким-то незнакомым.

— А так… — я пожимаю плечами, приподнимая его тяжелые руки. — А так и следствие, и ты придумали свои версии произошедшего и всё удалось скрыть.

— Я десять лет, Лера! Десять лет считал, что Вяземский — любовник моей матери под носом моего отца! А господин Верещагин был любовником госпожи Ковалевской, отравленной моей матерью в компании с ее мужем, господином Ковалевским.

— Матерью?! — с каким-то мышиным писком выдыхаю я. — Матерью?!

— Конечно, — лицо Никиты буквально сереет от тяжелых мыслей и раздирающих душу чувств, которые он то ли пытается скрыть, то ли, наоборот, обнаружить, открыть. — Это она. Она отравила соперницу, а заодно и ее мужа. Но это еще не всё… Есть еще одно обстоятельство. И оно убивает меня.

— Не всё? — у меня холодеют руки и ноги, кажется, начинается легкая лихорадка. — Убивает?! Что ты имеешь в виду?

— Я почти уверен в том, что моя мать убила и моего отца, — голос Никиты странно холоден и обманчиво безразличен.

На моем лице, наверное, отчетливый рисунок из паники, неверия, шока и сочувствия.

— Не может быть! — облекаю я в слова свою растерянность. — Ты не можешь быть уверен! Она тебе призналась?

— Да. Ты слышала, она спросила «Меня накажут?». Она не о Ковалевских. Она об отце, — в голосе мужа отчаянная досада и настоящее горе.

— Ты не можешь ошибаться? — все-таки сомневаюсь я.

— Хочу. Очень хочу. Но не могу, — Никита садится на кровать и привлекает меня к себе на колени.

— Но как же… — я продолжаю искать логику и здравое зерно во всем, что он говорит. — Была же экспертиза. Профессиональный эксперт не мог не заметить очевидного. Ты бы сразу знал.

— Заключение профессионального эксперта? — Никита горько усмехается. — Сам я ничего не заподозрил. Обнаружив труп отца, я позвонил самому близкому на тот момент человеку — твоему отцу. Всё остальное время всё вокруг контролировал он. Я был в шоковом состоянии. Только спустя полгода стал задавать себе вопросы, нанял частного детектива. Узнал о том, что моя мать постоянно общалась с Вяземским и по телефону, и вживую. Сразу сделал выводы. Какие пришли на ум первыми. Казалось, всё подтверждалось. Тем более Вяземский вдруг закрылся, перестал со мной общаться. Ни от чего не открещивался, но ни в чем и не признавался. Я обвинял его в связи с моей матерью — он усмехался. Я обвинял его в доведении до самоубийства моего отца — он усмехался и молчал. Я пугал его страшной смертью — он усмехался, молчал и без слов указывал мне на дверь.