— Никто не сказал, хозяин. Не смотри на меня так. Аеша не хочет, чтобы ты сердился, она хочет быть с тобой. Твои сапоги в грязи… Дай, я их почищу.

— Брось…

— Я почищу сапоги, пока ты ешь фрукты, хозяин… Ты даже пить не хочешь?

— Нет, пить я хочу…

— Вот, выпей кокосового молока… Оно — сладкое… и холодное, как река на заре. Выпей все, вот так… Теперь тебе лучше, правда?

— Лучше.

— Ты тоже заболеешь, если не будешь заботиться о себе. Ты никогда не спишь, всегда бродишь. Если хочешь поспать, я посмотрю, чтобы ни одна тварь, ни одна букашка не приблизилась к тебе. Умоляю тебя, хозяин, хоть раз послушай бедняжку Аешу…

Деметрио посмотрел на молоденькую индеанку, возможно, впервые разглядев ее. Она была похожа на сочный плод, но все бесполезно, у него нет аппетита!

Присутствие Аеши и ее забота до смерти утомили Деметрио, а полудетский голосок, звенящий в ушах, вывел из себя, но он подумал о том, что это юное создание скрасило последние дни и часы Рикардо, и смешанное чувство благодарности и сострадания заставило его подняться и спрятаться за маской приветливости, сдерживая неистовое желание убежать.

— Хочешь, я принесу гамак прямо сюда, патрон? Я могу быстро сбегать к дому Ботелей и снять один из тех, что висят на веранде. Меня никто не увидит и не услышит… Аеша — очень проворная и ловкая, хозяин.

— Ты не должна так поступать, Аеша, тебя могут принять за воровку.

— Хочешь, я попрошу гамак у сеньоры Ботель? Я скажу ей, что гамак для тебя…

— Нет, Аеша, ты берешься за напрасный труд, мне не нужен гамак, я не хочу спать. У меня тревожно на душе.

— Патрон Деметрио… родненький… Ты не возьмешь с собой фрукты?..

Деметрио не обернулся на зов, делая вид, что не слышал Аешу. Он и в самом деле был слеп ко всему, что его окружало. Лишь один образ стоял перед глазами, и лишь одно лицо видел он перед собой. Одно только имя слышал и шептал Деметрио. Это имя шло от сердца, словно оно растворилось в крови и, пробежав по венам, стало частичкой его самого.

— Вероника… Вероника… — без конца повторял Деметрио, и ему казалось, что это имя таяло на его губах, как мед, стекая каплями бальзама на сочащееся горькой желчью сердце.

* * *

— Ты Веронике пишешь, дядя Теодоро?..

— А-а, Вирхиния!.. Я и не заметил, как ты вошла, — ответил он, торопливо отложив в сторону ручку. До прихода племянницы дон Теодоро уже успел написать несколько листов письма, и сейчас, как всегда при неожиданном появлении Вирхинии, почувствовал какую-то смутную тревогу.

— Я думала, ты подождешь, когда Вероника напишет нам, чтобы ответить ей, — Вирхиния натянуто улыбнулась слегка подрагивающими от волнения губами. Ее ясные, лицемерно-наивные глаза быстро прочли наспех написанные строчки.