Резко развернувшись, Джервейз отошел в другой конец комнаты, а вслед ему раздался язвительный голос Дианы:

– Как благородно вы страдаете за свои грехи. Уверена, ваши угрызения совести очень помогли той девушке, которую вы изнасиловали и бросили.

Горечь и презрение, прозвучавшие в этих словах Дианы, ошеломили Джервейза. Повернувшись к ней, он сказал:

– Я не могу изменить то, что сделал, но назначил ей содержание, поставив условие, что о ней будут хорошо заботиться. Больше я ничего не мог для нее сделать.

– Вот как? – прозвучал притворно-ласковый голос Дианы. – А вы ее навестили, убедились, что с ней все в порядке и что сумасшедший отец ее не обижает?

Джервейз почувствовал, что краснеет.

– Я уехал в Индию через две недели, – пробурчал он. – Всеми делами занимался мой адвокат. Кроме того… Если бы с ней что-то случилось, он бы мне сообщил.

– И, конечно, вы больше ничего не хотели знать. Вы назначили ей содержание – и бросили. – Голос Дианы хлестал точно плеть. – Или, может быть, ваш адвокат ездил к ней, чтобы проверить, хорошо ли с ней обращаются?

– Не думаю, что он когда-либо встречался с ней лично, – ответил Джервейз.

– Милорд, все ваши сожаления и угрызения совести касаются только ваших переживаний, вашей неспособности соответствовать собственным стандартам порядочности. – Тут Диана поднялась на ноги, и вся ее стройная фигура, казалось, излучала ярость. – Ничто из сказанного вами не доказывает, что вас искренне волновала судьба девушки, на которой вы женились. Ничто! Сумасшедший отец мог запереть ее в вонючую клетку или продать в бордель! Она могла умереть. Откуда вашему драгоценному адвокату об этом знать?

Джервейз в изумлении уставился на любовницу.

– Черт побери, почему вы так злитесь? – Он стремительно пересек комнату и остановился на расстоянии вытянутой руки от Дианы. – Я-то думал, вы должны молиться, чтобы она умерла. Тогда вы могли бы стать виконтессой. Разве не этого вы хотите – положения в обществе, безопасности, комфорта?..

– В нашем мире мужчины насилуют и бросают невинных, не задумываясь о них ни минуты, а вы спрашиваете, почему я возмущена? – прокричала Диана с дрожью в голосе; казалось, она была на грани истерики. – Спросите любую женщину, которой пришлось стать жертвой мужского эгоизма и насилия, – спросите ее, почему она сердится. Спросите Мадлен. Спросите Эдит. Спросите девочку, на которой вы женились.

Джервейз не раз думал о том, как же такая женщина, как Диана, стала куртизанкой, и вот теперь он это узнал. Не в подробностях, но по сути. Она тоже была кем-то обесчещена, и пережитое ею сделало ее горячей защитницей всех пострадавших женщин. Ее ярость исходила из какого-то омута страданий, скрытого в душе. И, понимая это, Джервейз не мог разгневаться в ответ. К тому же ее обвинения были справедливы. Осознание того, что он сделал с Мэри Гамильтон, всегда мучило его, но в основном не из-за сочувствия к жертве, а потому что это происшествие являлось свидетельством его бесчестия. Он лишь немного исправил положение, отдав ей деньги, потерю которых почти не заметил, и после этого больше не думал об этой девушке. И не важно, что их брак был фарсом. Он нес за нее ответственность, но забыл об этом. Да-да, он сбросил ее со счетов. В каком-то смысле это было столь же отвратительным преступлением, как и первоначальный акт насилия. Одному богу известно, какой была ее жизнь с ужасным отцом.