‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍-Я рада за тебя, — к горлу подступили слезы, но в глазах было сухо и жгло, словно туда засыпали песка.

— И я за тебя. Смотрю, у вас с Ником все хорошо. Повзрослела, прическу сменила.

Я не стала просвещать ее подробностями смены моей прически. Не таким я представляла наш разговор и эту долгожданную встречу. Не будет жарких объятий и слез, не будет посиделок до утра. Ей все это уже не интересно. Выговорилась, облегчила совесть и даже дочерью меня не назвала ни разу. Перешагнула, оставив все в прошлом, и пошла дальше.

Разом пропали все вопросы и желание поделиться тем, что меня так волновало. Например, каким чудесным образом в мои руки попала ее картина. Или о том, как судьба свела меня с Ником и как, спасаясь от акулы, мы нашли сокровища… или, как меня похитили и ранили, и как до сих пор я не могу забыть того, с кем мне никогда не суждено быть вместе. Передо мной стояла мама, которую я так искала, но теперь между нами была настоящая пропасть в лице отца, Кристиана, Эммы и многолетней лжи.

— Нам уже пора, мы здесь проездом, — соврала и я, желая поскорее сбежать.

Только зачем? Никто и не собирался задерживать меня в этом доме.

— Что ж, была рада повидаться, — и снова вежливая улыбка, которой обычно прикрывают неудобное общение.

Уже у входной двери мы обменялись актуальными телефонными номерами, хотя я с трудом представляла ситуацию, в которой захочу позвонить этой чужой женщине. Мужчины пожали друг другу руки, довольные знакомством. У них оказалось больше общего, чем у меня с обновленной версией моей мамы. Держа ее за руку, Эмма злорадно улыбнулась на прощание. Вот и все.

Ник садится за руль, машина отъезжает от белокаменного дома вниз по улице, поднимая за собой облако пыли, пересушенной жарким африканским солнцем. А я сжимаю в кулаки ледяные пальцы и меня начинает трясти, как в лихорадке.

Эбола? В какой-то момент я надеялась, но нет. Это другая болезнь. Так рвутся старые связи, крепкие нити, что тянулись из самого сердца и вопреки всему привели меня за собой в этот город и в этот дом. Во мне, в который раз что-то мучительно умирало и от этого было невероятно больно.

В постели гостиничного номера я провалялась два дня. Потела, бредила, но просила не сообщать об этом никому из моих никчемных родственников. Ник все это время был рядом, поил с ложки, обтирал тело влажным полотенцем. Врач и прописал постельный режим, заверив, что это нервное и организм сам восстановиться, если дать ему время и создать условия.