Джейн, все сделано. Все кончено. Человек, которым я был раньше, мертв, и новый я занял его место.

Я должен о стольком поведать тебе. Поведать столько историй и мыслей. Как я могу написать обо всем? Я не могу. Большую часть я оставлю при себе, — по крайней мере, пока мне придется так сделать. Я расскажу тебе все это, когда увижу твое лицо, когда ты будешь рядом со мной. Возможно, мы сможем пройтись по нашим садам после дождя, когда воздух пахнет землей и свежестью, — таким в моей памяти остался запах Ирландии. Быть может, мы с тобой усядемся на скамейке под ивой, и я расскажу тебе, как схватил длинный, зловещего вида напильник, лежащий среди инструментов кузнеца, и вынес его, прикрыв сюртуком. У него много напильников. Я думаю, ему вряд ли будет не хватать именно этого, надеюсь, что этого не случится. Сказано: «Не укради», Джейн, но как же тогда псалмы, что съела моль в твоей Библии? «Кто, как Господь, Бог наш, Который, обитая на высоте, приклоняется, чтобы призирать на небо и на землю; из праха поднимает бедного, из брения возвышает нищего, чтобы посадить его с князьями, с князьями народа его» (Псалом 112: 5–8). Разве я не слуга Его? И разве она не в нужде?

Она говорит: единственное, что по-настоящему имеет значение, — это любовь. Любовь — это сердце веры, я думаю.

Если я взял у кузнеца, то дал тюремщику. Для него любовь — это виски, он всегда чует его и говорит так, будто оно течет у него в венах. А потому я дал ему бутылку, будто в благодарность за помощь, что он оказывал мне в последние несколько недель, и, оставляя его, я слышал, как он откупорил ее и стал пить. Виски было самым крепким, что я мог достать. Чтобы если не усыпить его, то хотя бы ввести в оцепенение.

Кто этот человек во мне, что совершает такие поступки?

Корраг смотрела на меня такими огромными глазами, когда я вошел туда. Она сидела, прижавшись к решетке, ожидая меня, и мы помолчали немного. Потом она заговорила о своей смерти. Она держала мою руку и была стойкой, Джейн, в ее словах было столько храбрости. Она не гневалась, не проклинала мир, и я подумал, сидя рядом с ней: «Она никогда не просила помощи. Никогда не просила меня написать Стайру и вызволить ее».

Я дал ей напильник.

Я расскажу о выражении ее лица, когда мы встретимся, — чтобы увидеть твое. Но я думаю, ты сможешь его себе представить. Она посмотрела на напильник, потом мне в глаза, и по ее лицу пробежали тенью тысячи мыслей. Когда она пилила кандалы, волосы укрывали ее, и я вспомнил твои волосы. Как они завиваются на концах. Любовь моя, все это время я думал о тебе.