Дункан ткнулся в него опущенной головой, зарылся пальцами в его спину и завыл, как волк; почти бесслезным, гневным, проклинающим бога и человека плачем. Пол прижимал его голову к себе, сурово, почти грубо, зарывшись пальцами в его волосы. Наконец крепко похлопал его по спине, когда этот судорожный приступ тошноты закончился, и Дункан отделился от него.

– О боже. – Обеими руками Дункан растер себе лицо, засопел: – Что же мне теперь делать?

Пол взял свой стакан и сделал несколько глотков, растворяя их на языке, основательно испытуя свою душу, свою совесть.

– Ты знаешь, – начал он осторожно, – что в письменном столе есть хорошо заполненный отсек для денег? Ключ от него лежит в верхнем ящике с правой стороны. И если я говорю «хорошо заполненный», я имею в виду «хорошо заполненный». С этим можно уйти далеко. В том числе… в том числе и вдвоем. Если хочешь.

Дункан наморщил лоб, который постепенно стал разглаживаться, когда он начал понимать, но все-таки не вполне понимал.

– Почему ты это делаешь?

Пол думал о том, сколько всего он сделал для Георгины. Как хорошего, так и плохого.

– Потому что иногда приходится делать и что-то неправильное. Если вот здесь, – он постучал кончиками пальцев по груди, – чувствуешь, что это правильно. Потому что иначе не можешь.

Они долго молчали.

– Спасибо, – сказал Дункан и поднялся на нетвердые ноги. – Мне надо сейчас побыть одному.

От двери он еще раз обернулся.

– Ты был мне лучшим отцом, какого я только мог себе представить. Особенно… – Дыхание его пресеклось. – Особенно сегодня. У меня только один отец, и это ты.

Пол смотрел в свой стакан, в глазах его было жжение.

– Еще раз поговори с матерью.

Дункан отрицательно качнул головой:

– Сейчас я пока не хочу ее видеть. Завтра, может быть. И когда-нибудь я ее, конечно, прощу. Но сейчас… сейчас пока нет. Скажешь ей это, если я ее больше не увижу? Когда-нибудь? Когда сочтешь своевременным.

Пол кивнул, сведя брови.

Если она снова сюда когда-нибудь вернется.

– Бриллиант, – пробормотал он.