— Имя? — усталым голосом спросил епископ.

— Ханна Верде, — ответил за меня тюремщик, поскольку я от страха потеряла дар речи.

— Возраст?

Тюремщик ткнул меня в плечо.

— Семнадцать, — прошептала я.

— Не слышу, — поморщился епископ Боннер.

— Семнадцать, — уже громче повторила я.

Я ведь забыла: инквизиторы отличались мелочной дотошностью. Они ни в коем случае не могли сразу начать допрашивать и пытать того, кто попадал в их руки. Вначале он потребует от меня назвать имя, возраст, место жительства и род занятий. Затем ему понадобятся имена моих родителей, где они живут и чем занимаются. После родителей настанет черед бабушек и дедушек, и снова имена, где живут и чем занимаются. И когда все будет узнано, записано и разложено по их дьявольским полочкам, меня начнут допрашивать и истязать до тех пор, пока я не выложу все, что мне известно, а также все свои предположения и домыслы, назвав кучу имен, о которых инквизиторы, быть может, даже не слышали.

— Род занятий?

— Шутиха ее величества королевы, — ответила я.

В комнате что-то зажурчало. Мои панталоны странным образом увлажнились, и в нос ударил запах, который я часто вдыхала в конюшне, но который был чем-то постыдным даже здесь, где людей обрекали на смерть. Словом, я обмочилась. Славная шутка, Ханна Грин, она же Ханна Верде.

Ощутив острый запах мочи, писарь поднял голову, затем повернулся и поглядел на меня.

— За эту девочку я ручаюсь, — равнодушно сказал он, будто я не представляла для инквизиции никакого интереса.

Писарем был… Джон Ди.

К счастью, я ничем не обнаружила, что знаю его. На моем испуганном лице не отразился вопрос, как узник епископа сумел стать его писарем. На меня смотрели равнодушные глаза писаря. На него смотрели глаза перепуганной девчонки, которая даже в детстве не мочилась со страху.

— Ручаешься? — недоверчиво спросил епископ Боннер.

Джон Ди кивнул.

— Она — не просто шутиха, которая веселит и забавляет двор. Она — блаженная. Однажды она увидела ангела на Флит-стрит.

— Ну, чем не доказательство ее еретичности? — оживился епископ Боннер.

Джон Ди задумался, будто решал в уме математическую задачу, а не вопрос моей жизни и смерти.