– Спасибо, теперь все в порядке. Рамзес обнял ее и увел прочь от всех.

– Я видела только женщину. С ней была черноволосая женщина, высокая.

Рамзес привел Джулию в фойе возле ложи – здесь было тихо.

Сквозь слезы она увидела склонившихся к ней Эллиота и Самира. Услышала музыку, отвратительную музыку, доносившуюся из-за портьеры. Самир налил в бокал шампанского. Какая нелепость – шампанское?

– Она где-то здесь, в зрительном зале. Господи, она похожа на прекрасного демона! Богиня! Рамзес, она знает меня, знает, как меня зовут. Она говорила, что отомстит за Антония. Рамзес, она знает меня!

Его лицо исказилось от гнева. Он бросился к двери. Джулия попыталась остановить его и опрокинула бокал с шампанским.

– Нет, не уходи, не покидай меня! Она чуть не убила меня! Хотела убить, но потом не смогла Рамзес! Она живой человек, с человеческими чувствами. О Рамзес, что ты наделал! Что я наделала!

В зрительном зале зазвенел звонок. Люди ринулись в проходы. Алекс, наверное, ищет ее; он может наткнуться и на них.

В голове у нее шумело – она никак не могла прийти в себя.

Клеопатра стояла на высоком металлическом балконе, на самой верхней из металлических ступеней, которые вели в темный узкий переулок. Из двери справа лился свет, внутри было шумно. Город казался скоплением ярких фонарей и низких крыш, сверкающих зданий и башен, пронзающих темно-лазурное небо. Отсюда не был виден Нил, но это не имело никакого значения. Напоенный ароматом зелени, воздух был свеж и прохладен.

Вдруг она услышала голос:

– Ваше величество, я искал вас повсюду.

– Обними меня, Алекс, – прошептала Клеопатра. – Обними меня покрепче.

Она глубоко вздохнула, когда он прижался к ней, когда его теплые руки прикоснулись к ее телу. Он бережно подвел ее к металлической лестнице, уходящей выше, к следующему балкону, и усадил на ступеньку.

– Тебе дурно, – сказал он. – Надо принести чего-нибудь выпить.

– Нет, не уходи, – проговорила она еле слышно.

С немым отчаянием она смотрела на городские огни. Ей хотелось, чтобы этот современный город провалился в тартарары, чтобы он исчез. Для нее это был единственный выход. Для нее и для этого юноши, этого невинного простодушного юноши, который обнимал и целовал ее.

– Что я делаю? – пробормотала она на древней латыни. – Что я испытываю – горе или гнев? Почему я так страдаю?

Не желая того, она мучила его. Понял ли он ее слова?