Тут Бойд вдруг локтем пережал ей горло, и она инстинктивно вцепилась в его мясистую руку. А тот, ухмыльнувшись, проговорил:

– Когда ты все узнаешь, приятель, держу пари, опустишь свой ствол и отпустишь нас с миром – вместе с этой лживой шлюхой!

Это оскорбление вывело Гэвина из ступора.

– Выбирай выражения, когда говоришь о моей жене!

– В том-то и фокус, дружище! Она тебе вовсе не жена! – снова ухмыльнулся Бойд. – И если вспомнить, что настоящего своего мужа – моего брата – она хладнокровно пристрелила всего два месяца назад, то тебе стоит этому порадоваться.

– Своего… мужа? – в растерянности переспросил Гэвин, казалось, он впервые услышал слово «муж» и теперь пытался понять его значение.

– Это неправда! – в отчаянии закричала Саманта.

В сердце Гэвина вспыхнула надежда, а Бойд, еще сильнее сжав шею своей пленницы, сквозь зубы процедил:

– Только попробуй соврать, детка, и мы с Брэдли начнем стрелять.

– С какой стати мне доверять признаниям, которые вы силой вымогаете у заложницы? – сменил тактику Гэвин. – Вы воры и грабители. Вас разыскивает полиция. С чего мне вам верить?

Тут Бойд вдруг расплылся в широкой торжествующей улыбке.

– Ну-ка, детка, – проговорил он, почти уткнувшись лицом в темные пряди у виска своей пленницы, – сунь-ка руку ко мне в карман. За самое большое, что там найдешь, не хватайся, а достань свернутый листок бумаги. Да-да, вот этот!

При виде отвращения, что появилось на лице Сэм, когда она, подчинившись и сунула руку в карман тесных джинсов бандита, Гэвин ощутил новый приступ ярости. Он пристрелил бы этого ублюдка на месте, если бы другой не держал на мушке его мать!

А Сэм вытащила сложенный в несколько раз лист бумаги и уставилась на него, словно на змею, готовую укусить.

– Давай же! – приказал Бойд, взмахнув револьвером. – Не заставляй публику ждать.

Дрожащими пальцами Сэм начала разворачивать листок – так медленно, словно каждое движение давалось ей с неимоверным трудом.

Даже на смятом, выцветшем листке ясно узнавались ее черты: острый подбородок, высокие скулы, веснушки, пронзительный взгляд широко раскрытых глаз. Только на этом портрете в глазах ее не было света, радости и озорства. Взгляд был колючим и злым, а пухлые губы были плотно сжаты. Никогда еще Гэвин не видел ее лицо таким – даже вообразить не мог.

А поперек плаката – поперек буйной копны темных волос, в которые он так любил запускать пальцы – протянулась надпись крупными буквами: «РАЗЫСКИВАЕТСЯ». Под портретом же имелись и другие слова, и каждое из них – словно кинжал в грудь.

«Ограбления поездов» – удар в живот, вскрывающий внутренности. Невыносимая боль, кровь, брызжущая на камни.