Я действительно терял ее.
Я чувствовал себя беспомощным.
Как я мог бороться за нее, если она говорит, что задыхается от этой борьбы? Я всегда убеждал себя в том, что сумел бы отпустить ее, если понадобится. Если бы дело когда-нибудь дошло до той точки, когда я пойму, что быть вместе означает причинить ей больше вреда, чем пользы. Мне казалось противоестественным положить конец нашим отношениям, но, похоже, выбора у меня не оставалось. Я должен прислушаться к Луке.
– Ты хочешь расстаться? Ты говоришь мне об этом? Мне нужно, чтобы ты выражалась ясно.
У нее дрожал голос.
– Думаю, сейчас это к лучшему. Я
Она выдохнула так, словно долго сдерживалась. Что ж, яснее не скажешь. Я
– Хорошо. – Я судорожно сглотнул. – Как же мы справимся со всем этим? Мы больше не станем разговаривать?
Я слышал, как она плачет, и подозревал, что причина ее слез – в потрясении от реальности того, что она только что сделала. А мне как быть? Я просто онемел… все еще не желая верить в то, что она говорит мне.
– Не знаю, – сказала она. – Я не знаю, что было бы лучше. Потому что слышать тебя очень больно, а не слышать – еще больнее.
Во мне постепенно назревал гнев. Я почувствовал глубочайшее разочарование в жизни, в Луке… Во всем.
– Почему мы просто не живем одним днем? Я еще даже не начинал думать об этом. Но я тебя прекрасно понял, Лука. Я тебя прекрасно понял.
Опять наступила тишина, а потом она пробормотала:
– Мне очень жаль, Гриффин.
– Мне тоже жаль, любовь моя. Правда жаль. Больше, чем ты можешь представить себе.
* * *
За всю свою карьеру я ни разу не отменил концерта. Но в тот вечер в Миннеаполисе я понял, что просто не в состоянии выступать. Притворившись, что подхватил простуду, я устроил скандал, превратив жизнь организатора турне и пресс-агента в ночной кошмар. Но это не имело значения. Ничто не имело значения. Я знал, что завтра как-нибудь возьму себя в руки и выступлю в следующем городе, но в этот вечер я мог только грустить. Впервые в жизни прикидываясь больным, я заслужил передышку.