– Что ж, если вы уверены… – смущенно сказал он и, выслушав мой утвердительный ответ, добавил: – Решайте сами. С юридической точки зрения вам абсолютно не о чем беспокоиться. – Возможно, он считал, что таким образом устранялся от того, что его клиент и сам толком не мог объяснить.

В общем, от так называемой консультации было мало толку. Я провел в больнице три дня и все это время, сокрушенный гнетущим чувством невосполнимой потери, с ужасом вспоминал пережитое. Я не мог ни на чем сосредоточиться, а тем более думать о будущем. Иногда я ловил себя на том, что рыдаю, но не помнил, когда начал рыдать. Как все глубоко скорбящие люди, я переживал свое горе в одиночестве. Мир замкнулся, поблек и зачах, потому что я утратил к нему интерес и больше ни на что не надеялся. В беседах с окружающими, даже с маменькой, моя скорбь воздвигала невидимый барьер, и никакое сочувствие не могло его сокрушить.

Никогда прежде я не был так несчастен.

Я сидел на кровати и ждал прихода маменьки, жалея, что не воспользовался предложением доктора Фрейзера отсрочить заседание на три дня. За это время я бы наверняка успел сочинить убедительное объяснение для коронера. Впрочем, я сознавал, что это невозможно. Мы с Карин расстались на пляже. Сначала обнаружили ее, в беспамятстве и при смерти, а потом полицейские нашли меня, изувеченного и в невменяемом состоянии. Более того, медицинское освидетельствование подтверждало рождение ребенка. Вполне возможно, коронер решит, что мне известно что-то еще, о чем следует знать и полиции. Почему вы ее бросили, мистер Десленд? Почему?

– О Карин, – прошептал я, закрыв лицо ладонями. – Помоги мне!

Тянулось время. С улицы доносилась песня дрозда. Я подступил к окну, стал глядеть, как дождь накрапывает на асфальт, да так и простоял до тех пор, пока не настало время выходить.

На расследование мы пошли вместе: Лукас, маменька, мы с Тони (он приехал рано утром и привез мне костюм и рубашку) и сестра Демпстер, которая присоединилась к нам в последний момент, объяснив, что ей велели сопровождать меня «на всякий случай». Судя по всему, больничное начальство обошлось со мной, как милосердные разбойники, но они знали, что делают.

Коронерское расследование проходило в полицейском участке. У входа два типа в плащах и с записными книжками пытались со мной заговорить, но Лукас, заранее разведав обстановку, провел нас прямиком в зал заседаний.

Помещение оказалось большим, похожим одновременно и на лекционную аудиторию, и на конференц-зал. Пасмурным утром в нем было темно и мрачно. Посредине стоял стол коронера, а справа и слева от него были расставлены три или четыре ряда деревянных скамей, будто в церкви. На одной из скамей уже сидел доктор Фрейзер с незнакомым мне пожилым человеком. Фрейзер с улыбкой кивнул мне, и мы заняли места между ним и группой полицейских, среди которых были и те, кто во вторник утром привез меня в больницу. Судя по всему, распорядители хотели, чтобы в зале собрались все непосредственные участники событий, прежде чем впускать представителей прессы. Наконец типы в плащах и еще два или три человека, явно журналисты, расселись на скамьях напротив. Немного погодя в зал вошел коронер, и все присутствующие встали.