– Энджи сказала, что ты играешь Офелию в постановке ОТХ «Гамлета». Звучит круто. Тебе нравится?

– Ага, – сказала я. – Мне очень нравится.

– Она обожает её, – сказала Энджи. – Пьесу то есть. Я говорю только о пьесе. То есть о чем бы еще я говорила.

Я хлопнула ее по руке.

– Ты когда-нибудь раньше играла?

– Нет, никогда, – ответила я. – Я просто подумала, что это может помочь, понимаете?

– Выразить чувства безопасным способом?

Я кивнула.

– Да, именно так.

Эджи переводила взгляд с меня на маму.

– Лааадно, я пойду возьму пиццу. Уиллоу, хочешь кусочек?

– Пепперони, пожалуйста, и диетическую колу.

– Мам?

– Мне не надо, милая.

Когда Энджи ушла ждать в очереди в пиццерию Sbarro, Бонни потянулась через стол и взяла меня за руку.

– Это действительно не то место, но мне нужно сказать, как мне жаль. Из-за того, что случилось с тобой. Это ужасное преступление. И это не твоя вина.

Я кивнула и сжала ее руку, чтобы сдержать слезы.

– Вы посоветуете мне рассказать об этом?

– Нет, не посоветую, – сказала она. – Я считаю, что преступник должен сидеть в тюрьме, и в идеальном мире ты бы смогла поехать в полицейский участок прямо сейчас, рассказать свою историю, и они допросили бы его так же усердно, как и тебя. Но, согласно моему опыту работы с выжившими после сексуального насилия, иногда рассказ о насилии может быть таким же травмирующим, как и само насилие. Я не пытаюсь отговорить тебя. Я говорю это, потому что верю: ты расскажешь свою историю, когда будешь готова. В свое время и так, как будет лучше прежде всего для тебя. Прямо сейчас только на этом тебе и нужно сосредоточиться. Хорошо? На том, что лучше для тебя.

Я кивнула, не доверяя своему голосу. Каким-то образом Бонни дала мне разрешение просто дышать и перестать каждую минуту задерживать дыхание.